Кризис среднего возраста

Такое развитие— неожиданное последствие осознания человеком своей тени и ее интеграции в его жизнь. Если этот процесс начался, его нельзя остановить. Вы уже никогда не станете таким, каким были раньше, но сэкономите время, которое раньше тратили на обходные пути, и ваше движение вперед ускорится. Вы теряете нечто от того, кем были, но у вашей личности появляется новая размерность. Если раньше ваше развитие было односторонним, оно станет сбалансированным. Вы научитесь ценить людей, которые ведут себя иначе, чем вы, и станете по-другому относиться к самому себе.

Иногда мы встречаемся с Арнольдом. Мы по-прежнему остаемся теневыми братьями, но сейчас ситуация как-то изменилась.

Я рассказал ему о своем последнем странствии. Он покачал головой.

— Ты неисправимый бродяга, — сказал он, хлопнув меня по плечу.

Арнольд рассказывал мне о тихих, спокойных вечерах, которые он проводил у камина в кругу близких друзей, и сказал, что больше не хочет путешествовать. Этого неуклюжего человека, растяпы, которым я его знал, совсем не стало, он испарился в одно мгновение.

— Ты стал скучным и предсказуемым, — заметил я, хлопнув его по плечу.

* * *

— Мне понравилось, — сказала Рэйчел. — Это глубоко.

Рэйчел— моя анима. Мы не всегда смотрим друг другу в глаза, но в целом она очень полезная муза. Время от времени я говорю с ней, чтобы ощутить, что я на верном пути.

— Ты считаешь, я слишком резко написал об Арнольде? спросил я. — Я не хотел задеть его чувства.

Рэйчел засмеялась.

— Небольшая гипербола не может никого больно задеть, — сказала она. — Это говорит твой материнский комплекс.

Как правило, Рэйчел бывает права.

Гримасы супружеской жизни

Что сложнее: быть казненным сразу или испытывать страдания продолжающейся агонии, которая заключается в том, чтобы быть насмерть заклеванным разъяренными гусями?

Кьеркегор. Журналы

— Знаете, — сказал Норман, — я помню, что вы сказали о пуэре. Я очень хочу личностного развития. Но мне хотелось бы оставаться ребенком, когда я себя им ощущаю. Неужели мне нужно с этим расстаться?

— Не знаю, — ответил я.

Типичному для пуэра способу мышления присущи альтернативы или-или: то или это, черное или белое. Пуэру требуется приложить большие усилия, чтобы принять жизнь, окрашенную в полутона, и сдерживать напряжение между противоположностями.

— Я все равно прекратил курить травку. — Норман вытащил свой блокнот. — Послушайте мой сон. Я заблудился в пустыне и сижу на песке. Солнце нестерпимо печет, стоит адская жара. У меня уже почти пропала надежда. Вдруг в воздухе послышалась музыка, и невдалеке от себя я увидел, как через дюны идет группа музыкантов.

Когда я рассмотрел их получше, то увидел, что это группа гномов с барабанами, трубами и тромбонами. Они пели и кувыркались. У них был огромный плакат, на котором было написано: ХВАТИТ КУРИТЬ НАРКОТИКИ.

Мы посмеялись над этим сном. Это был не первый сон, в котором Норман видел себя в пустыне. Он знал, что пустыня— не только безжизненная территория, но и место, в котором можно столкнуться с дьяволом и пережить откровение. Я сказал ему, что роль гномов в сновидениях аналогична роли помогающих животных в сказках. Музыка обычно символизирует чувство, а функция чувствования обычно указывает на то, что для нас ценно. Я был рад, обнаружив у Нормана констелляцию этой функции.

— Я не хочу сказать, что снова не закурю, — сказал он. — Травка доставляет мне большое удовольствие. Покурив, я становлюсь совсем другим человеком. Исчезают все мои заботы. Мне открывается весь мир, и я себя чувствую свободным, как птица.

Разумеется, подумал я, травка снимает с него бремя тени.

— Но мне интересно узнать, что случится, если я перестану курить.

Норман надолго замолчал. Когда он замолкал, я знал, что происходит какое-то осознание. Во время анализа люди редко замолкают, потому что им нечего сказать. В конечном счете, они немало платят этому ненормальному, который разговаривает с ними.

Когда они ничего не произносят, это обычное явление: они думают о том, как выразить то, что происходит у них внутри. У меня были пациенты, которые приходили раз в неделю и целый час молчали. А когда их, наконец, прорывало, мог замолчать я и продолжать молчать чуть ли не целый месяц.

В первые годы аналитической практики молчание клиента вызывало у меня ощущение неловкости. Тиканье часов напоминало о потерянном времени. Время — деньги; поэтому моя работа не оправдывала уплаченных клиентами денег. Внешне я стремился выглядеть уверенно, но внутри ощущал панику. Мне следовало сказать клиентам нечто такое, чтобы они стали передо мной раскрываться и я смог протянуть им руку помощи. По мнению Арнольда, так проявлялся мой материнский комплекс. Думаю, он был прав.