Кривоногий

Тропа то и дело обрывалась и переходила с левого берега на правый и обратно, перерезывая один за другим эти бесчисленные ручьи. Эуннэкай переходил их вброд в своих толстых меховых штанах, впитывающих воду, как губка, и жалкой дырявой обуви, сгибаясь в три погибели под тяжестью ноши и только стараясь, чтобы мелкое, но яростное течение не сбило его с ног. Он был не очень твёрд на своих кривых ступнях, смотревших в разные стороны.

Наконец Эуннэкай совершенно остановился. Он ощущал непреодолимое стремление отдохнуть. Что делать? Величайший порок чукотского "охранителя стад" был в высшей степени присущ ему. Он любил спать. Его товарищи, никогда не отдававшие сну больше половины своих ночей, часто проводившие по трое суток не смыкая глаз в постоянном охранении непокорных стад, больше всего презирали его именно за эту постыдную слабость, но избавиться от неё было выше сил Эуннэкая. Когда у него болела грудь, он ощущал непобедимое стремление свернуться где-нибудь под кустом или под камнем и предаться забвению, уничтожавшему на время его существо.

Сон Эуннэкая не был здоровым сном молодого организма, готового воспрянуть с новым запасом сил. То была тусклая дремота больного животного, апатично отказывающегося от всех проявлений жизни, пелена глухой тьмы, не освещавшейся ни одним призрачным лучом, унылый обморок, лишённый грёз и видений, истинное подобие и преддверие смерти.

Остановившись на высокой каменной площадке, покрытой тонким слоем светло-зелёного мха, перемежаемого бурыми и ржаво-красными пятнами лишаев, Эуннэкай сбросил свою ношу на землю, не теряя ни минуты опустился около неё, покрыл лицо платком в защиту от комаров, уронил голову на мягкую котомку и сразу замер, придя в привычное ему состояние временного небытия. Комары продолжали кружиться над его невзрачной фигурой, отыскивая уязвимые места, слепни гудели и с налёта опускались на его грудь и руки, безуспешно стараясь пробить крепким жалом, укреплённым в нижней части тела, толстый мех его одежд. Только Эуннэкай мог спать на самом солнцепёке, окутанный меховой одеждой и с закрытым лицом.

Через несколько часов Эуннэкай проснулся. Горло его было сухо. Ему хотелось пить. Он спустился вниз по неровным уступам камней и жадно припал к воде, не обращая внимания на то, что ворот его рубахи мокнет в бегущей струе, а колени погружаются в сырой песок. Его одежда и так была наполовину пропитана водой.

Напившись ледяной воды, Эуннэкай уселся на сухой дресве и стал перебирать и рассматривать мелкие камешки, во множестве рассыпанные на берегу реки. Пристрастие его к маленьким редкостям, какие может находить пастух, вечно бродящий по берегам рек и вершинам гор, тоже служило немалым поводом для постоянных насмешек над ним. Эуннэкай собирал яркие перья, косточки, обрывки цветных хвостиков, которые чукчанки пришивают к одежде, и тому подобные мелочи. Но в особенности он любил собирать мелкие цветные камешки, красные, как цвет шиповника, синие, как глазок полярного колокольчика, прозрачные, как кусок речного льда. У него за пазухой всегда копился запас таких камешков, размеры которого постепенно увеличивались. Когда коллекция начала обращаться в бремя, Эуннэкай не без сожаления извлекал своё богатство из недр подвижной сокровищницы, чтоб оставить его среди той пустыни, где оно было собрано. Для этого он старался выбрать местечко повыше и поровнее, какую-нибудь площадку, гладкий уступ скалы, и раскладывал на нём свои камни, выводя из них правильные узоры и заимствуя образцы от ламутских вышивок, которые ему не раз приходилось видеть, — и уходил прочь, для того чтобы немедленно начать собирание новых сокровищ. Это было проявлением первобытной эстетической потребности, вроде той, какая присуща некоторым птицам, украшающим подобными редкостями свои временные павильоны для весенних прогулок.

Только два камня Эуннэкай ни за что не хотел оставить и носил их за пазухой уже третье лето. Один из них был кусочек чёрного агата, обточенный в виде конуса с отломленной верхушкой и глубокой царапиной на нижней грани, другой — круглый кремень дымчатого цвета, величиною с орех. Эуннэкай придавал им значение амулетов и, чувствуя их прикосновение к своей голой груди, ощущал как будто таинственную поддержку среди всевозможных невзгод своей жизни. Ему казалось, что даже боль в его груди смягчается от прикосновения этих камней.