Кривой Домишко

Слишком поздно! У главных дверей раздались голоса, за которыми появились и те, кому они принадлежали — два послушника в белых одеждах. Один из них нес кувалду. Вероятно, его выбрали за ширину плеч. Мужчины ворчали, словно два юнца, вынужденные заниматься работой прислуги. Достигнув центра октограма, меньший из них присел и положил то, что нес с собой. Он придержал предмет, а его спутник ударил кувалдой. Теперь, когда вещица была надежно закреплена, Плечи замахнулся всерьез. Зал содрогнулся. С крыши посыпалась пыль. Рой протестующе верещащих летучих мышей взметнулся в воздух и вылетел в окно. Двоица ушла, все еще ворча. Там, где они только что работали, виднелся блестящий металлический крюк.

Изумруд снова осталась одна. Двигаясь ничуть не медленнее перепуганных летучих мышей, она высунулась из комнаты и поднялась по лестнице на галерею. Добравшись до вершины, она услышала громкий скрип, говоривший, что девушка совершила ошибку. Доски под доисторическим слоем помета летучих мышей прогнили и были изъедены червями. Одна из них не выдержала, и правая нога Изумруд провалилась в образовавшуюся дыру. Девушка растянулась в грязи. Платформа покачалась, а затем замерла.

В элементарий, подняв горящие фонари, вошли маги и солдаты. Изумруд оказалась в ловушке на самом опасном месте.

Глава двадцать третья Изменить мнение

Ночь была морозной, но безветренной. Убывающая луна плыла над утесами, словно лодка. Спеша к элементарию, Барсук заметил, что в оконных проемах виднеются устремлявшиеся вверх струйки белого дыма. Еще одно дымное облако было заметно там, где располагался костер охранников, стороживших тюрьму Варта. Несмотря на пламя, внутри элементария все еще было довольно темно. Фонари, висевшие на стенах, в дымном мареве сияли словно звезды. Барсук заметил семнадцать вооруженных людей — обучение в Айронхолле заставило его пересчитать их — троицу новичков в белых одеждах и дюжину адептов, едва различимых в их черных мантиях. Одним из них был Оуэн. Он внимательно вглядывался в лица людей, проходивших в дверной проем, одновременно отдавая приказы Эйлеру.

— ... и оставишь тут не больше шестерых, — закончил он.

— Я думал, ты защитил весь комплекс? — проворчал сержант.

— Если они приведут с собой магов — есть способы обойти защиту.

— Ты когда-нибудь переживал о волках в лесу?

— В лесах Шивиаля уже лет сто как нет никаких волков, — огрызнулся Оуэн. — Как и в Нифии.

— Никто их не видел, ты имеешь в виду. Кто может точно сказать, что они не научились прикидываться белками?

— Делай, как приказано!

— Да, Ваша Немилость, — Эйлер повысил голос, от чего он стал похож на рев. — Гриффидд, парень! Оставайся тут, вместе со своим отрядом. Остальные, вы, парни, пойдете со мной. Чтобы отморозить пуговицы на штанах, — добавил он.

Сержант шагнул вперед, и солдаты неохотно поплелись за ним. Для караулов ночь выдалась холодной.

Оуэн сердито уставился на брата.

Барсук вернул ему сердитый взгляд.

— Как долго?

— Час или больше, как только мы начнем. Это очень сложное заклинание. Может занять много времени.

Уже почти рассвело.

— Ну, я тебе не понадоблюсь. Пойду, некоторое время покормлю клопов, — Барсук отправился прочь. Он не спал две ночи. В предыдущие две недели сон тоже выдавался отвратительным. Оуэн ожидал, что брат отправится в Буран с первыми лучами солнца, и будет скакать до тех пор, пока не достигнет Грандона. Тогда ему потребуется вся сообразительность, чтобы узнать, жив король или мертв. Барсук заметил, как лицо Оуэна на мгновение омрачила тень недоверия.

— Зачем? Тебя совесть беспокоит?

— Нет, разумеется.

— Ты должен быть здесь, чтобы стать свидетелем нашего триумфа. Я хочу, чтобы ты остался.

— Как пожелаешь, — Барсук вздохнул и добавил себе под нос: — Понимаю, почему Эйлир назвал тебя Немилость.

Он зашагал через зал. Нелепое платье путалось вокруг лодыжек.

Адепты расположились под фонарями, стоя по одному или собираясь небольшими группами. Они рассматривали стопки бумаги, которые, как предположил Барсук, объясняли им заклинание. Он не видел этого зала со дня провозглашения Кери. И лишь потому он добрался до угла лестницы, ведущей на галерею, где встал прямо под тем местом, где спрятался той ночью, чтобы увидеть рождение революции. Тогда толпа была больше, шумнее и бесконечно пьянее — несколько сотен вооруженных людей сидели на скамьях и пили медовуху. Они пели патриотические песни и приветствовали каждое слово выступающих. Особенно речь Кери. Свобода! — провозгласил он. — Справедливость! Долой иностранных королей и иностранные налоги. Древние права. Свобода предков... Эхо аплодисментов разнеслось по холмам, до самого основания сотрясая старые руины.

Сумасшедший юношеский идеализм! С детской непосредственностью маленький Беван уверовал в каждое слово. Но не взрослый циничный Барсук. Он был шокирован тем, что сам Кери мог верить в подобное.