Кривой дом

Я думал о двух тенях, скользнувших в сумерках, одиноких, преследуемых. Они с самого начала испытывали страх. Разве это не говорит о нечистой совести? И сам себе ответил — не обязательно. Бренда и Лоуренс были запуганы жизнью, им не хватало уверенности в себе, и они не верили в свою способность миновать опасности и поражения.

— Послушай, Чарльз,— продолжал отец,— давай поговорим откровенно. Ты все еще думаешь, что истинный виновник убийства — член семьи Леонидас?

— Нет, я только хотел бы знать...

— Ты все время думаешь об этом. И чем больше ты отгоняешь эту мысль, тем настойчивее она возвращается.

— Пожалуй, ты прав.

— Почему?

— Потому что... они сами так думают.

— Сами так думают? Интересно! Они только подозревают друг друга или знают что-нибудь наверняка?

— Я точно не знаю. Все это очень запутанно и туманно. Мне кажется, что они пытаются скрыть это от самих себя.

Отец кивнул.

— Это не Роджер. Он от всей души верит в виновность Бренды и откровенно надеется, что ее повесят. С ним очень легко — он непосредственный. Но остальные— они как будто извиняются, просят меня обеспечить Бренду наилучшей защитой. Они не спокойны. Почему?

— Потому что в глубине души не уверены в ее виновности. Но кто мог это сделать? Ты говорил с ними? Кто больше всех подозрителен?

— Я не знаю. И это доводит меня до бешенства. Никто из них не подходит под твою схему убийцы, и все же я чувствую, что один из них — убийца,

— Софья?

— Нет, Боже сохрани, нет!

— Но такая мысль приходила тебе в голову. Не отрицай. Может быть, Филипп?

— Он всю свою жизнь ревновал отца к Роджеру. Предпочтение, которое тот оказывал Роджеру, доводило его до бешенства. Но вот Роджер разорен. Старик обещает помочь. Допустим, об этом узнает Филипп. Если старик умрет, с Роджером будет покончено. О, я знаю, это абсурд...

—- Нет, не абсурд. Это ненормально, но так бывает. А как насчет Магды?

— Она ребячлива и странно смотрит на вещи. Я бы никогда в жизни не поверил в ее виновность, если бы не удивительная поспешность, с которой она отправляет Жозефину в Швейцарию. Я чувствую, что она боится каких-то разоблачений.

— И в этот момент Жозефину стукнули по голове?,

— Ну, ее мать не могла этого сделать!

— Почему нет?

— Но, папа, родная мать не станет...

— Чарльз, дорогой! Разве ты никогда не читаешь полицейские новости? Часто бывает, что мать невзлюбит кого-нибудь из своих детей. Только одного. Остальных она может любить. У нее на это могут быть свои причины.

— Она назызала Жозефину подкидышем..

— А ребенок страдал от этого?

— Не думаю.

— Кто там еще? Роджер?

— Роджер не убивал отца, в этом я уверен.

— Ладно, оставим Роджера. Ну а его жена?

— У нее были причины убить старого Леонидаса, хотя и очень странные.

Я передал отцу мой разговор с Клеменс.

— Она уговорила Роджера уехать, ничего не сказав отцу. Отец узнал о делах компании и решил помочь. Все ее надежды и планы рухнули. А она просто преклоняется перед Роджером, она обожает его.

— Ты .повторяешь слова Эдит де Хэвиленд.

— Да, я и Эдит подозреваю. Она тоже могла это сделать. Я только не знаю почему. Но я уверен, что, если она решила, будто у нее есть на то достаточные основания, она не посчиталась бы с законом. Она именно такая. И у нее хватило бы на это силы воли.

— Она тоже беспокоилась о Бренде?

— Да. Может быть, в ней заговорила совесть. Если убила Эдит, она ни за что не допустит, чтобы понесли наказание другие.

— Наверное, нет. А Жозефину она могла стукнуть?

— Нет. В это я не могу поверить. Подожди минутку, это мне что-то напомнило, что-то не сходилось. Если бы я только мог вспомнить.

— Не думай об этом. Вспомнишь. Кто-нибудь еще?

— Да, Что ты знаешь о детском параличе? Как он действует на характер?

— Юстас?

— Да. Чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что это Юстас. Его отрешенность, угрюмость, обида и возмущение дедушкой. Он не нормален. И потом, он единственный член семьи, который, с моей точки зрения, мог покушаться на Жозефину, если та о нем что-нибудь знает. А это вполне возможно. Этот ребенок знает все. Она вечно записывает в книжечку...— Я осекся,— Боже мой! Какой я осел!

— В чем дело?

Я вспомнил, что не сходилось. Мы с Тавернером решили, что кто-то искал в комнате Жозефины письма. Я думал, что она завладела письмами и спрятала их на чердаке, но она потом мне ясно сказала, что их там прятал Лоуренс Она их, конечно, читала, но оставила там до поры до времени.

— Ну и что?

— Ну как ты не понимаешь? Значит, в ее комнате искали не письма, а что-то другое.

— И это другое?

— ...ее черная книжечка, куда она записывает результаты своих расследований. Мне кажется, эту книжечку так и не нашли. Вероятнее всего, она у Жозефины. Но если это так...

Я привстал.

— Если это так,— продолжал отец,— она все еще в опасности. Ты это хотел сказать?

— Да. Ей перестанет грозить опасность только тогда, когда она уедет в Швейцарию.

— А она хочет ехать?

Мне кажется, нет.

— Значит, она никуда не уедет. Но ты прав насчет опасности. Тебе следует поехать туда.

— Но кого опасаться?! — вскричал я в отчаянии,— Юстаса, Клеменс?