Кривая роста

В коллектива института, как во всяком высокоорганизованном обществе, наряду с правовыми нормами действовали и написанные правила. Одно из них категорически запрещало освобождать молодых, здоровых и неженатых сотрудников от подшефных, культурных, спортивных и прочих мероприятий.

В первый же день были решены организационные вопросы поездки. Отдел кадров доложил руководству института и местному комитету о количестве сотрудников, сумевших освободиться от поездки. На оставшуюся часть коллектива были заказаны автобусы.

Побушевав половину дня в коридорах, оставшаяся часть смирилась с шефским мероприятием и кинулась готовиться к воскресной поездке. Работа в институте была парализована. Стихийно возникали и тут же распадались, чтобы снова возникнуть, раздираемые внутренними противоречиями группы, ячейки и компании. Шепотом велись таинственные переговоры, шелестели рубли, и звякали полтинники, мобилизуемые на неизвестные цели. Под могучим натиском коллектива местком срочно провел внеочередное заседание и перебросил двести рублей со статьи «Приобретение спортивного инвентаря» на статью «Оказание единовременной помощи членам профсоюза». Касса взаимопомощи была вывернута наизнанку.

В воскресное утро к подъезду института стали стекаться шефы. Бодрые и энергичные, со следами насильственно прерванного воскресного сна на припухших лицах. Самым трудным в оказании шефской помощи колхозу была необходимость подняться ни свет ни заря в воскресный день с угретой постели. Когда же эта основная трудность осталась позади, все прочее казалось розовым и интересным.

Тем более что утро было тихое, ясное и свежее. На небе, не затуманенном ни единым облачком, величественным шаром плыло раннее солнце. Легкий ветер перебирал листву кленов и нарядных берез в институтском сквере.

Соседи по служебным столам, сотрудники, не один год проработавшие бок о бок; люди, знакомые не только по институту, но и вне его, не сразу узнавали друг друга.

Женская половина сработала под туристок, явившихся на зимние Олимпийские игры. В их одежде преобладали эластичные брюки африканских расцветок, куртки и пестровязаные свитеры, подпирающие модными воротниками элегантные подбородки нестареющей половины человечества.

Фурор произвела Инна Замараева. Голландские сапожки, которые Лялька, до боли сжав предсердие и оба желудочка, все-таки одолжила подруге, были зеленого цвета с синими пальмами на голенищах и хромированными заклепками по шву. Крупная вязка нового свитера терракотового тона поддавалась оценке лишь с позиций сюрреализма. Особенно хороши были тигр на спине, скопированный Инной с рекламной обложки заграничного журнала, и абстрактные многоугольники по низу.

Эластичные брюки были цвета черноморской волны, с карманчиками, отделанными тисненым сафьяном. Все это дополнялось курткой с замшевым воротником и изящным платочком, повязанным так, чтобы угадывалось его парижское происхождение.

Инна сразу же попала под перекрестный огонь мужского восхищения и женской зависти. В это мирное утро она получила охапку комплиментов от сотрудников и нажила новых врагов из числа сотрудниц.

Мужская половина экипировалась под рабочий класс времен восстановления народного хозяйства. Из темных углов, из чуланов, с чердаков были извлечены заплатанные ватники, вылинявшие гимнастерки, кепочки с укороченными козырьками и безнадежно вышедшие из моды шевиотовые картузы защитного цвета.

Один лишь Утехин явился в плаще «болонья», в костюме цвета «звездная пыль», остроносых штиблетах и в мятом галстуке, криво повязанном на изжеванной белой рубашке. Лешка понимал, что на фоне рабочих ватников, трудолюбивых кирзачей и заслуженных гимнастерок он выглядит белой вороной.

Виной тому было стечение обстоятельств, проклятая цепь опозданий, сжимавшая Лешку в железных тисках со дней его розового детства.

Попытка увильнуть от поездки в подшефный колхоз объяснялась отнюдь не леностью или, тем более, политической несознательностью Утехина. В субботний вечер Лешка был приглашен на день рождения к другу, хлебосольному и общительному парню, работающему художником по рекламе, что позволяло ему вести безбедную жизнь.

Не получив освобождения от шефского мероприятия, Лешка отправился к другу с твердым намерением преподнести ему комплект шариковых карандашей, выпить пару рюмок, станцевать под магнитофон традиционный шейк и в десять вечера возвратиться в собственный «угол» у пенсионерки Гликерии Федоровны, чтобы морально и физически подготовиться к уборке ранней моркови.

Но слаб человек, и велики беси. Во втором часу ночи, одурманенный смешанными винно-водочными парами, Лешка заснул на табурете в коммунальной кухне. Инстинкт самосохранения разбудил его, когда времени осталось ровно в обрез, чтобы не стать единственным в институте дезертиром.