Криптономикон, часть 2

— Ты сказал, что был на мельнице, чтобы заявить протест по поводу лопнувшего во вторник мешка, и по тону, которым разговаривал мельник, смог заключить, что незамужняя двоюродная бабушка Мэри, пользовавшаяся в юности довольно сомнительной репутацией, подцепила грибок на ногтях.

Долгое молчание. Потом все начинают говорить разом. Наконец сквозь какофонию прорывается женский голос:

— Нет! Нет!

Уотерхауз смотрит в ту сторону: это Мэри.

— Я так поняла, что он вошел в пивную, где хотел предложить себя в качестве крысоморильщика, и что у собаки моей соседки — водобоязнь.

— Он был в исповедальне… священник… грудная жаба… — кричит кто-то из-за ее спины.

Потом все снова говорят разом:

— Пристань… молочная сестра Мэри… проказа… жаловал на шумное сборище!

Сильная рука обнимает Уотерхауза за плечи и разворачивает от спорящих. Обернуться и посмотреть, кто его держит, Лоуренс не может, потому что позвонки снова сместились. Надо думать, это Род благородно взял под свое крыло недотепу-янки. Род вынимает из кармана носовой платок, прикладывает Уотерхаузу к лицу и убирает руку. Платок остается висеть на губе, которая формой сейчас напоминает аэростат заграждения.

Этим доброта Рода не ограничивается. Он приносит Уотерхаузу выпить и находит ему стул.

— Слыхал про навахо? — спрашивает Род.

— А?

— Ваша морская пехота использует в качестве радистов индейцев навахо — они говорят по рации на своем языке и нипы ни хера не понимают.

— А. Да, — говорит Уотерхауз.

— Уинни Черчиллю глянулась эта идейка. Решил, что вооруженным силам Его Величества тоже такое нужно. Навахо у нас нет. Но…

— У вас есть йглмцы, — понимает Уотерхауз.

— Действуют две программы, — говорит Род. — На флоте используют внешних йглмцев. В армии и ВВС — внутренних.

— И как?

— Более или менее. Йглмский язык очень емкий. Ничего общего с английским или кельтским. Ближайшие родственные языки — йнд, на котором говорит одно племя мадагаскарских пигмеев, и алеутский. Но ведь чем емче, тем лучше, верно?

— Несомненно, — соглашается Уотерхауз. — Меньше избыточность, труднее взломать шифр.

— Проблема в том, что язык этот если не совсем мертвый, то уж точно лежит на смертном одре. Понятно?

Уотерхауз кивает.

— Поэтому каждый слышит немного по-своему. Как сейчас. Они услышали твой внешнейглмский акцент и заподозрили оскорбление. Я-то отлично все понял: во вторник ты был на мясном рынке и слышал, будто Мэри быстро идет на поправку и вскоре совсем станет на ноги.

— Я хотел сказать, что она прекрасно выглядит! — возмущается Уотерхауз.

— А! — говорит Род. — Тогда тебе надо было сказать: «Гкснн бхлдх сйрд м!»

— Но я это и сказал!

— Ты спутал среднегортанный с переднегортанным, — разъясняет Род.

— Только честно, — просит Уотерхауз, — можно ли их различить по трескучей рации?

— Нет, — признается Род. — По рации мы говорим только самое основное: «Двигай туда и захвати этот дот, не то я тебе яйца оторву», и все такое.

Вскоре оркестр заканчивает играть. Народ расходится.

— Послушай, — просит Уотерхауз. — Может, передашь Мэри, что я на самом деле хотел сказать?

— Не нужно, — убежденно говорит Род. — Мэри прекрасно разбирается в людях. Мы, йглмцы, очень сильны в невербальном общении.

Уотерхауз с трудом сдерживает ответ «Немудрено», за который, вероятно, снова схлопотал бы по морде. Род пожимает ему руку и уходит. Уотерхауз, блокированный ботинками, ковыляет вслед.

I.N.R.I.

Гото Денго шесть недель лежит на тростниковой койке. Белую москитную сетку над ним колышет ветерок из окна. Во время тайфуна сестры закрывают окно перламутровыми ставнями, но обычно оно распахнуто и днем, и ночью. За окном — склон, превращенный трудами поколений в исполинскую лестницу. Когда встает солнце, рисовые всходы на террасах флюоресцируют; зеленый свет заливает комнату, как отблески пламени. Скрюченные людишки в яркой одежде пересаживают рисовые ростки и возятся с оросительной системой. Стены в палате белые, оштукатуренные, трещинки ветвятся на них, как кровеносные сосуды в глазу. Единственное украшение — резное деревянное распятие, выполненное в маниакальных подробностях, глазные яблоки у Христа — гладкие, без зрачка и радужки, как у римских статуй. Он кособоко обвис на кресте, руки раскинуты, связки, вероятно, порваны, ноги, перебитые древком римского копья, не в силах поддерживать тело. Каждая ладонь пробита корявым ржавым гвоздем; на ноги хватило одного. Через некоторое время Гото Денго замечает, что скульптор расположил все три гвоздя в вершинах идеального правильного треугольника. Они с Иисусом много часов и дней, не отрываясь, пялятся друг на друга сквозь белый марлевый полог; когда ветер колышет ткань, кажется, что Иисус корчится. Над распятием укреплен развернутый свиток, на нем надпись: «I.N.R.I.». Гото Денго мучительно пытается разгадать аббревиатуру, но в голову лезет какая-то ерунда.