Криптономикон, часть 1

— Не знаю, — сознается Уотерхауз. — Просто я интуитивно чувствую, что мы имеем дело с новой схемой шифровки, основанной на чисто математическом алгоритме. Иначе какой смысл переходить на тридцатидвухбуквенный алфавит? Подумай: тридцать две буквы годятся и даже необходимы для телетайпа, поскольку там нужны специальные символы, вроде возврата каретки или перевода строки.

— Ты прав, — говорит Алан, — очень странно, что они используют тридцать две буквы в схеме, которая явно шифруется с помощью карандаша и бумаги.

— Я тысячу раз прокручивал это в голове, — произносит Уотерхауз, — и вижу единственное объяснение: они переводят сообщение в большие двоичные числа и комбинируют с другими двоичными числами — скорее всего одноразовым шифрблокнотом.

— Тогда ты ничего не добьешься, — говорит Алан. — Одноразовый шифрблокнот взломать нельзя.

— Это верно, — возражает Уотерхауз, — только если шифрблокнот действительно случайный. Если для трехтысячезначного числа три тысячи раз бросают монетку и пишут единицу для орла и ноль для решки, то он случайный и абсолютно стойкий. Однако не думаю, что здесь так.

— Почему? В их шифрблокнотах закономерности?

— Может быть. Только намеки.

— Так почему ты думаешь, что они не случайны?

— Иначе нет смысла изобретать новую схему, — говорит Уотерхауз. — Все всю жизнь пользуются одноразовыми шифрблокнотами. Давно прописано, как их составлять. Нет никакого резона в разгар войны переходить на новую, исключительно странную систему.

— Так в чем, по-твоему, ее смысл? — Алан явно забавляется.

— Неудобство одноразового шифрблокнота в том, что надо составить два экземпляра и переправить их отправителю и получателю. Положим, ты в Берлине и хочешь послать сообщение кому-то на Дальнем Востоке! На подлодке, которую мы нашли, был груз — золото и много всего другого — из Японии. Представляешь, какая морока для Оси.

— Ага. — До Алана наконец дошло. Однако Уотерхауз все равно заканчивает мысль:

— Предположим, ты нашел математический алгоритм для генерации очень больших случайных чисел — во всяком случае, таких, которые выглядят случайными.

— Псевдослучайных.

— Да. Разумеется, ты должен хранить алгоритм в тайне. Но если ты передаешь его — алгоритм то есть — на другой край света своим адресатам, они смогут с этого дня сами выполнять вычисления и получать шифрблокноты конкретного дня или чего там еще.

По веселому лицу Алана пробегает тень.

— Однако у немцев уже есть «Энигма». Зачем утруждать себя новой схемой?

— Может быть, — предполагает Уотерхауз, — некоторые немцы не хотят, чтобы весь немецкий флот читал их переписку.

— М-м, — говорит Алан. Похоже, последние преграды рухнули. Теперь он воплощенная решимость. — Покажи сообщения!

Уотерхауз открывает портфель, в засохших брызгах и потеках морской воды от путешествия на Йглм и обратно, вытаскивает два больших конверта.

— Здесь копии, которые я снял, прежде чем отправить оригиналы в Блетчли-парк. — Он похлопывает по одному. — Они куда разборчивее оригиналов, — похлопывает по другому, — которые мне любезно одолжили, чтобы я мог изучить их еще раз.

— Покажи оригиналы! — требует Алан.

Уотерхауз толкает через стол второй конверт, покрытый штампами СОВСЕКРЕТНО.

Алан нетерпеливо разрывает конверт, выдергивает листки, раскладывает по столу. У него отвисает челюсть.

В первый миг Уотерхауз думает, что его друг неким олимпийским озарением расшифровал листки с первого взгляда.

Однако это не так. Алан совершенно ошарашен.

— Я знаю почерк.

— Да ты что?

— Видел его тысячу раз. Эти страницы написаны нашим старым другом по велосипедным прогулкам, Рудольфом фон Хакльгебером. Руди написал эти страницы.

Всю следующую неделю Уотерхауз мотается на заседания в Бродвей-билдингс. Всякий раз, как должны прийти штатские (особенно — с аристократическим прононсом), перед началом заседания появляется Чаттан и жутко бодро велит Уотерхаузу молчать в тряпочку, если только не зададут математический вопрос. Уотерхауз не в претензии. Его это вполне устраивает, потому что оставляет время для более важных занятий. На последнем заседании в Бродвей-билдингс он доказал теорему.

Примерно за три дня Уотерхауз вычисляет, что в самих заседаниях нет никакого смысла — обсуждения явно не могут ни во что вылиться. Он даже пытается доказать это с помощью формальной логики, но не силен в ней и знает слишком мало аксиом, чтобы достичь Q.E.D.