— Легко вам освещать готовенькое, писакам, — недовольно ответил Бородка. — Начинание! Это тебе не газета: сел, написал — и любое начинание готово. Привыкли вы с маху начинания фабриковать! А ты на мое место сядь да погляди, как это новое начинается…
— Ты что-то, брат, пессимистом становишься. Народ радуется, а ты… Испугался! Не бойся, у тебя позиции крепкие!
— Иди ты…
— Шучу, Артем Захарович! Мне тоже нередко настроение портят… Я к тебе вот по какому делу… Получили мы письмо… о директоре Криницкой школы. Послушай… я — главное, самую суть…
Бородка, услышав, что речь идет о Лемяшевиче, сразу вспомнил свои прерванные мысли о председателе райисполкома.
«Волотович — Лемяшевич! Опять! — В памяти всплыл августовский разговор. — Чёрт знает что! Все неприятности связаны с этими двумя… И каждый раз какое-то фатальное совпадение. Волотович — Лемяшевич… Глупости, разумеется, а настроение портит… Ага, кто-то и до него добрался… Что? Доски продавал? Ах, вот ты какая штучка! Так, так!»
Занятый своими мыслями, он сперва слушал рассеянно и улавливал только то, что совпадало с его настроением. Пропустил мимо ушей и конец — фамилии людей, подписавшихся под письмом.
— Что ты на это скажешь? — спросил Стуков.
— Там где-то в начале говорится: не везет школе на директоров… Правильно говорится. Дрянь, конечно, директор! Выскочка, самоуверен, хотел поставить себя над райкомом… И пьет! Мне рассказывали.
— Значит, всё правильно? Можно давать? Думаем в форме фельетона от лица читателей. Написано живо, остро, почти и править не надо. А нас критиковали, что мы мало фельетонов даем. Значит, под твою ответственность?
— Почему под мою? У меня и без этого хватает за что отвечать!
— Но ведь я официально проверяю факты. Ты — секретарь райкома…
— Ну, давай! И отцепитесь вы от меня со своим Лемяшевичем!
— Лечи нервы, Артём! — пошутил в ответ Стуков. Бородка бросил телефонную трубку и, сразу забыв об этом разговоре, снова вернулся к мыслям о Волотовиче. Трудно объяснить, в какой связи, благодаря какому логическому ходу вдруг возникла мысль, за которую он с радостью ухватился как за великолепную находку. «Посмотрим, как ты завертишься, старый демагог!» — думал он, расхаживая по кабинету в ожидании председателя райисполкома. Когда тот наконец пришел, Бородка сразу без всяких предисловий сказал:
— Недоволен обком, Павел Иванович, нашей работой по подбору кадров для колхозов. Недоволен!
— Ясно, будет недоволен, — согласился Волотович, привычным жестом доставая из кармана очки.
Бородка вперил в него испытующий взгляд, — Ты меня, Павел Иванович, правильно, пожалуйста, пойми. Одни фамилии названы были категорически: должен ехать — и никаких разговоров! Что касается других, спросили: «А вы, товарищ Бородка, с людьми по-партийному, — он вытянул раскрытую ладонь так, точно взвешивал это емкое слово, — говорили?» — «Нет, не говорил». Что я мог ответить. Вот потому, мол, вы и отстаете… «А вы поговорите». И назвали фамилии… и в том числе… — Бородка приподнялся, вертя в руках карандаш и не сводя глаз с Волотовича. — Между прочим, Павел Иванович, твой коллега из Сосняков уже в колхозе.
Павел Иванович достал платок, вытер лоб, лысину. «Ага, пот прошиб? Других агитировать легче. И критиковать тоже… А ты сам… сам пример покажи!»
Рука Волотовича, державшая очки, заметно дрожала. Бородка был уверен, что сейчас он неприязненно спросит: «Избавиться захотел, товарищ Бородка?» — и готовил ответ; им вдруг овладело твердое убеждение, что он действует по-партийному и не имеет уже морального права отступить ни на шаг.
Но Волотович смущённо и в то же время по-хорошему улыбнулся и, наклонившись над столом, тихо и дружески спросил:
— А справлюсь, Артем Захарович? Скажи по совести: веришь ты в мои силы? Мне пятьдесят четыре года…
Бородка никак не ожидал такого поворота и растерялся, как школьник перед учителем, который разгадал все его проказы. Волотович быстро обошел вокруг стола, стал рядом и опять заговорил просто и душевно: