Криницы

— Но и это бы еще ничего, — продолжал Полоз. — Ну, может, нельзя человеку… Черт с тобой… не пей. Но мне потом батька его рассказывал… Старику седьмой десяток, а он еще плоты гоняет… ноги промочит, опрокинет пол-литра — и черт ему не брат… Ага, так вот он рассказывал… Когда у бедняги Павлика нет аппетита, — а случается это теперь нередко, — его заботливая половина подносит ему… столовую ложку… портвейну!.. Ах, чтоб ты сгорел!

Бухгалтер сделал такой жест рукой и так захохотал, что и остальные не могли удержаться от смеха.

— Ну, брат, не могу я уважать такого человека! Ни вот столечко… Тошно становится… хоть убей! — И он сердито сжал кулак. — Потому что фальшь все это… Мещанство самое поганое… Перерождение! Нет, брат, извини, пожалуйста, не этим интеллигентность меряется! Можно и выпить и погулять, но надо жить с народом… Верно я говорю, Лемяшевич?

На прилавке уже стояли две новые бутылки вина.

— А по-моему, и гулять надо вместе с народом, — сказал Лемяшевич и как бы невзначай бросил взгляд на закрытые двери.

Его поняли. Председатель сельсовета разочарованно крякнул:

— Эх, Михаил Кириллович!

Мохнач молча отошел и сел на свой ящик, а Полоз удивительно живо поднялся, встал перед Лемяшевичем, взял его за лацкан пиджака.

— Погоди. Ты что о нас подумал? Что мы от народа спрятались и, видно, на краденые пьем? Так?

— Да нет… Что вы!..

— Врешь… Подумал… Так вот что — выкинь из головы!.. Я восемь лет бухгалтером, пережили годы знаешь какие? В доме хлеб за кулич считался. Но ни один колхозник, ни один ревизор не попрекнул меня, что я запустил руку в колхозный карман. Потап, конечно, председатель дрянь, ругают его в каждой хате. Но кто посмеет сказать, что он хоть одно яйцо с фермы взял? Я первый заткнул бы такому брехуну глотку! Вот так, товарищ директор, можешь ругать нас, критиковать — и правильно критикуешь, за клуб, например, за культуру, — но не обижай…

— Да у меня и в мыслях не было… Чего ты ко мне привязался? — мирно, дружески возразил Лемяшевич. — Если б я действительно так думал, можешь быть уверен, — не прикоснулся бы к стакану!

Полоз поверил, улыбнулся.

— Коли так—выпьем еще этого кваску. За доверие и дружбу!

Выпили.

— Ты не думай, Лемяшевич, что мы часто сюда заглядываем. Нет. Это я их пригласил, — бухгалтер кивнул на председателей. — Я сегодня, знаешь, разволновался до слез. Пришла ко мне делегация колхозников из четвертой бригады, из Задубья… Бородачи все. И зачем, ты думаешь, пришли? Посоветоваться… Принесли коллективное письмо в ЦК. Благодарят за новый закон о сельхозналоге. Знаешь, прочитал я это простое письмо — и тут только понял до конца, что такое этот новый закон… Читал я его раньше, разъяснял колхозникам, радовался снижению налогов, но главного-то не понимал — что не просто в снижении дело… На свои места ставит закон все взаимоотношения на селе. Вот что. Бьёт по нарушениям нашей главной партийной заповеди: всё для народа, для его счастья… А то что у нас было? Там, брат, дядьки пишут в письме, как у них в Задубье сады вырубали, уничтожали пасеки, как в нашем в общем-то не слабом колхозе десятки колхозников остались без коров… Читал я — и больно мне было и стыдно… Стыдно, Потап! — сурово бросил Полоз председателю колхоза. — Я же раньше видел всё это, а молчал… Почему я молчал, почему не писал, не сигнализировал в ЦК, как требует от меня устав моей партии? А я помню, как плакал старый Шаблюк, когда хромой Прокоп у себя сад рубил… Забыли мы свой основной долг… Вот что… Полоз вылил в стакан остатки вина, опрокинул с размаху в рот. Лемяшевич с интересом следил за ним и все ещё не мог разобрать — то ли он пьян, то ли в самом деле так возбужден.

— В чем, в чем, а в бескоровности наших колхозников мы с тобой, Потап, крепко виноваты. Хозяйничали, чёрт возьми! Сотни гектаров сенокоса оставались зимовать под снегом, а на ферме скотина дохла и колхознику нечем было корову прокормить. Я знаю, как Лемяшевич не позволил тебе отобрать у колхозниц сено, нажатое ими в лесу… Напрасно ты его, Михась, по морде не съездил, я защищал бы тебя во всех инстанциях.

В голосе его звучала горькая ирония. Мохнач быстро глянул на своего критика. Полоз старался внешне сохранить спокойствие, но нельзя было не видеть, что он весь кипит. Теперь Лемяшевич уже понимал, что он не пьян, а очень взволнован.

— Вообще давно хотел я у тебя, Потап, спросить — для кого ты работаешь?

Мохнач не ответил — считал половицы. Полоз терпеливо подождал и повторил свой вопрос:

— Для кого?

— Как так для кого? — спросил неприязненно Мохнач. Ровнополец от любопытства затаил дыхание.