Крики в ночи

— Господи, инспектор. Прекратите играть со мной в прятки. Что здесь случилось?

Казалось, что мир вокруг нас затаил дыхание. Я ощущал присутствие каждой птички, шорох каждого листка.

Ле Брев спрыгнул с насыпи и повернулся, чтобы показать на полянку. Я стоял рядом с ним, на целую голову выше, по-прежнему еле удерживаясь от искушения поднять его и хорошенько встряхнуть, и понял, что он знает это.

— Здесь были найдены два тела. Двое детей, — сказал он.

— О Боже! Когда?

Казалось, что на мой крик эхом откликнулись деревья. Конечно же, он не мог мне говорить о Мартине и Сюзи.

Ле Брев стоял, уперев руки в бедра, развернувшись ко мне лицом.

— Тридцать семь лет назад. Почти день в день.

— Кто они были? — спросил я.

— Это частное дело. К вам оно не относится.

У меня потемнело в глазах. Я не знал, что сказать. Никак не мог я отнести это историческое происшествие к моим чудесным детям. К детям, которые смеялись и бегали вокруг нас с женой всего несколько часов назад, часов, которые уже навсегда останутся в моем сознании. Помню только, что я тупо уставился на инспектора:

— Что вы пытаетесь сказать? Почему? Что вы подразумеваете?..

Что он имел в виду, что он хотел доказать?

Ле Брев даже и не шевельнулся. Он заявил, что имена совершенно не важны, и провел языком по губам. Он не доверял мне.

— Все, что я хочу сказать, это то, что тайны существуют, месье. У финишной черты, когда бы мы к ней ни подошли… — Он докурил сигарету, швырнул окурок на землю и затушил его подошвой. — …У финишной черты можно и не понять, почему люди совершают те или иные поступки. Ужасные поступки.

— Не понять что? Ради Бога, что произошло здесь?

Он устало потянулся.

— Месье, иногда происходят события, которые нам просто нужно принять. Мотивы мы не понимаем. — Говорил он резко и хрипло. — Я нашел здесь два тела — тридцать семь лет назад.

Он подождал, пока до меня дойдут его слова.

Тридцать семь лет назад. Должно быть, тогда Ле Бреву было двадцать с небольшим. Я дал бы ему сейчас шестьдесят, хотя наверняка сказать трудно. У него гладкая, без морщин, кожа. Был ли он тогда молодым жандармом в этом округе, столько лет назад?

Он увидел мой невысказанный вопрос и кивнул:

— Во Франции мы все местные. Мы держимся той местности, которую знаем.

Мне стало холодно, несмотря на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву. Его лицо оставалось бесстрастным, на нем не было ни симпатии, ни враждебности, оно просто отражало факт, факт смерти в этом лесу. И при том зная, что пропали мои дети.

Ле Брев поднял голову, указывая на деревья, их густую листву:

— Посмотрите на них. Все живут. Все здоровы. — Он помолчал, как будто раздумывая. — И вдруг лист падает вниз. И кто знает почему?

— 6 —

Именно с этого момента все происходившее во Франции полностью захватило меня. По мере того как расширялись поиски, я ездил взад и вперед между домом, где Эмма находилась в полусне, напичканная успокоительными лекарствами и полностью измученная, Сен-Максимом и Понтобаном. Местная жандармерия в Сен-Максиме казалась переполненной детективами под началом Ле Брева, а военизированная полиция, облепившая дороги, как стая мошек, проверяла каждую машину. Ле Брев объяснил, что комиссар полиции дал им все полномочия. Он лично вел расследование.

Но дети исчезли, просочились, как вода сквозь песок, оставив только следы своего пребывания — одежду, принадлежности для отдыха и игрушки. Собака Сюзи, Шоколадка, одиноко сидела на ее чемодане в пустой спальне. Увидев ее, Эмма разрыдалась. Она смотрела на меня воспаленными глазами, иногда цепляясь за последнюю надежду в слепом отчаянии… а порой так, будто ненавидела меня.

Я был явно под подозрением: ведь именно я последним видел детей, нашли мою мокрую пижаму, я мог выходить из дома. Разве не я организовал этот отдых, привез их сюда и последним пожелал им спокойной ночи? „Были ли у вас ссоры, угрозы с вашей стороны?“ — сухо спрашивал Ле Брев, пытаясь нащупать слабое место в моих показаниях. Я спросил, что отвечала ему Эмма.

Он пожал плечами:

— Ваша жена? Она ничего не утверждает определенно.

— Что вы имеете в виду?

— Что можно сказать, месье? Только то, что что-то произошло и, как и я, она не знает почему.

— Вы хотите сказать?..

— Я ничего не хочу сказать, месье. Я всего лишь следователь.

Но опухшее лицо Эммы, казалось, обвиняло меня. Однажды она выпалила, когда мы ждали новостей:

— Это все твоя вина. Ты хотел этого чертова отдыха. В этой чертовой стране…

Я попытался оправдываться:

— Дорогая… отпуск мы взяли из-за тебя.

— Не называй меня дорогой, — оборвала она меня.

Ле Брев забрал меня в Понтобан, и мы совещались там в разных комнатах, в то время как беспросветная стена отчаяния затмила для меня весь мир. Желтые плитки на полу таращились на меня. Вопросы сыпались один за другим. Были ли Мартин и Сюзанна созревшими в половом плане? Что я испытывал по отношению к ним? Возникало ли у них желание сбежать из дома? Не было ли у них кровосмесительных отношений? Знаем ли мы кого-нибудь, кто мог быть заинтересован в их исчезновении?

„Нет, — отвечал я. — Нет, нет и нет“.