Крики в ночи

Клеррар двинулся к ней, выдвигая обвинения и объясняя порядок взятия под стражу. Это были обычные формальности, обычные предупреждения. Гул голосов. Подъехали еще полицейские и появилась легкая фигура Ле Брева, прокладывающего себе путь.

— Зачем? Зачем ты это сделала? — спросил я Эстель.

Едва слышным шепотом она ответила:

— Я хотела взять детей… только на время… ради своей матери. И потом… потом… она не разрешала мне вернуть их…

Я успокаивал Сюзи и Мартина, которые вдруг начали плакать:

— Все в порядке, все будет хорошо. Дайте мне закончить это. Подождите… немного… в соседней комнате. Вы теперь в безопасности.

Но они не уходили. Они прильнули ко мне, и по мере того как комната наполнялась людьми, мне показалось, что мы находимся в театре абсурда, где сценой завладела Эстель.

— Ты провела меня, ты, сука. Почему ты не остановила это?

— Ты все просил и просил меня о помощи. Разве не понимаешь? Я бы отпустила их, как только ты уехал, и никто бы не узнал, где они были.

— Врешь?

Ее стройная девичья фигура походила на статуэтку.

— У тебя есть семья. А я хотела помочь своей семье.

Она судорожно сжала руки. Вспышки фотоаппаратов прекратились, и полиция стала записывать каждое из ее слов, которые она произносила будто в бреду.

— Но когда мы начали искать?.. Когда я поехал в Гурдон?

Она покачала головой:

— Я надеялась, что ты сдашься когда не сможешь попасть в дом.

— И это зная, что мои дети там, в этом невыразимо жутком подвале?

— Я хотела объяснить тебе, — прошептала она. — Я действительно хотела, Джим.

— Не произноси моего имени. Не называй меня так.

Но она не слышала:

— Мне не надо было ввязываться, но прошлое иногда берет свое. Мой брат попросил меня об этом. Затем я… влюбилась в тебя, Джим.

Я слышал, как Ле Брев стиснул зубы, и комната затихла. Где-то в городе люди спали, жили своей жизнью, но в данный момент настоящая жизнь проходила здесь, отделенная от мира полицейским окружением, словно заразная болезнь.

— Как часто ты видела Анри?

— Я была его связью с внешним миром. Он прятался в этом доме. После того, что случилось с нами, когда мы были того же возраста, что и твои дети. Подвал был его укрытием.

— Кто построил его?

— Моя мать, еще до того, как потеряла рассудок.

Тихим голосом Эмма спросила:

— Что Анри попросил тебя сделать?

Эстель посмотрела на свою соперницу, на женщину, у которой она хотела отнять меня.

— Мама очень страдала, у нее начались галлюцинации. Она не узнавала Анри, и это мучило его. Она требовала детей — она звала нас как детей. И Анри сказал, что если мы найдем подходящих детей, они вернут ей рассудок.

— Вы надеялись вылечить ее? — удивленно подняла брови Эмма.

— Нет, просто хотели дать ей немного счастья в ее последние дни. Вы были свидетелями того, как она живет, не видит даже дневного света.

Мои собственные дети внимательно слушали, и я понял, что им нужно знать правду, если она поможет им забыть эти страшные дни.

— Каким же образом возникла эта идея?

— Я отвечала за усадьбу мамы, занималась и сдачей дома внаем. Анри решил, что мы можем найти детей, указав возраст для агентства. Вы ответили и идеально нам подошли. Срочный заказ английской семьи с двумя детьми. Девочка и мальчик, и возраст тот же самый. Я думала… надеялась… что им будет легче. Они не будут понимать языка, когда мы будем выводить их к маме.

— Ты похитила их.

— Со мной был Анри. Мы пришли ночью и взяли их на время.

— Взяли на время? Это же игра со смертью! Они отсутствовали больше трех недель. А ты еще вернулась и утащила их игрушки.

— Это Анри. Чтобы они не скучали. — Она говорила, как автомат. — Когда мать увидела их, она, казалось, воспряла духом. Она хотела, чтобы они остались, чтобы она могла всегда их видеть. И Анри умолял меня оставить их, иначе грозился покончить с собой.

— И ты согласилась, — с горечью выдохнул я.

Вмешался старый Раймон:

— Она пришла ко мне. Судя по ее умственному состоянию, у нее прогрессирующий сексуальный психоз… у нее шизоидный тип…

— А на нас тебе было наплевать?

— Клянусь, я хотела все рассказать тебе!

— Ты знала, где их содержат?

— Я думала, что они могут свободно передвигаться по дому. И не знала, что они в подвале.

— Врешь ты все.

— Нет, это правда, клянусь Богом. Я видела их только ночью. Мы играли с ними в доме. Спроси их, спроси.

— Играли?

Я вспомнил, какие напряженные у нее были дни, как поздно она приходила домой. Но где в ее объяснении правда, а где выдумка, я и сам не мог понять. Я переводил взгляд с Эстель на Ле Брева, Эмму и на детей, которые смотрели на нас, широко раскрыв глаза.

— Это правда, — вдруг вмешалась Сюзанна. — Мы играли в „монополию“. И смотрели телевизор, но все программы шли на французском.

— Клянусь тебе, я не ожидала, что все так кончится. Я не просила тебя приходить к нам в газету. И не хотела брать у тебя интервью, — говорила она про тот злосчастный день в Понтобане, когда она сидела в солнечном свете, а я попросил ее о помощи.

Ле Брев взял инициативу в свои руки:

— Ну ладно. Достаточно. Мы потом проведем допрос. Не здесь.

Но я продолжал обвинять ее:

— Ты содержала моих детей… как животных.