Кричащие часы

Ольга Константиновна, затаив дыхание, стояла, боясь пошевельнуться, и вдруг она ясно услышала протяжный, грустный, неумолимый звон, грустную и больную музыку, исходящую из осколков разбитых часов. Ольга Константиновна почувствовала какую-то боль в сердце, острую, пронизывающую. Ей сделалось дурно.

3

В четверг, 19-го сентября, мисс Плигвис вошла в комнату Ольги Константиновны с распечатанной телеграммой в руках. Ольга Константиновна лежала на кровати заплаканная, бледная.

— Он убит? — тихо спросила она.

Мисс Плигвис подала ей телеграмму.

В ней было написано:

«Мисс Плигвис, передайте осторожно Ольге Константиновне, что Алексей зарублен 15 сентября, вечером, во время разведки на моих глазах саблей венгерца. Одно утешение — я отомстил. Венгерец пал от моей руки.

Крундышев».

Н. Чапыгин КРИЧАЩИЕ ЧАСЫ

Илл. С. Лодыгина

Молодой человек лежал на кровати и читал книгу. Одна его нога была обута в штиблет, другая в серый заношенный чулок.

Лампа без колпака, стоявшая на стуле перед кроватью, отбрасывала на светлую стену крупную тень головы — тень взъерошенную и остроносую. На деревянном плоском сиденье стула мелодично постукивали карманные часы — черные, с большим циферблатом. Перед читающим книгу кошмарно и ясно вставали мертвецы из могил — ему чудилась ночь, сырая и беззвездная. Мертвецы переписывали надписи на своих памятниках, восстанавливая правду, хвалебно искаженную живыми. А вот и она! Она вышла из могилы и тонкой нежной рукой стерла то, что было написано им: «Она любила, была любима и умерла». А нежная рука покойницы написала: «Он меня любил — я вышла из дома, чтоб обмануть его, было сыро — я простудилась и умерла».

— Нет, нет ты не оттого умерла, что хотела обмануть! А впрочем, я пойду узнать!..

Молодой человек сел на кровати и прислушался, всматриваясь с усилием в маленький циферблат часов тусклыми глазами, прислушиваясь все напряженнее к торопливо стучащему сердцу механизма, и ему казалось, что медленно, с каким-то затаенным коварством, ползет по циферблату длинная минутная стрелка, незаметно крадется приземистая часовая и, лихорадочно вздрагивая под ударами стального пульса, перебегает секундная в ровно и тесно очерченном круге.

— Ах, это не те часы! те бьются во мне, но мне их не достать. — Он скрючил пальцы рук и приставил их, холодные, к груди. — Вот настоящие часы. Они иногда хотят закричать звонко, дико, а этого не надо… сбегутся люди, схватят… не надо! Пойду узнать правду… Нет, не то — пойду… — прибавил он шепотом, — встретить ее… она такая робкая, дойдет до двери и будет стоять, плакать в темноте, потом уйдет, не повидавшись со мной…

Молодой человек вскочил, надел пальто, шляпу и, сунув неодинаково обутые ноги в глубокие калоши, вышел на улицу. На улице было холодно, он поежился и притопнул правой ногой — она сильно зябла.

Тусклыми глазами жадно всматривался в лица встречных женщин, но тут ему мешают видеть и слепят издалека бегущие белые глаза автомобиля. На улице, такой ровной, мутно-белой, с мягкими короткими тенями, запрыгали светлые волны и черные длинные тени от лошадей и людских фигур. Скоро померкло все — автомобиль пробежал мимо. Человек покосился на перекресток улиц — на перекрестке стояла решетчатая жаровня с дровами, около нее, на фоне рыжего марева, толпились черные люди.

— Там ее нет! — подумал молодой человек и повернул обратно. Заборы и деревья серели, поблескивая от инея. В глубине черного неба, тронутые огнями фонарей, висели мохнатые пауки скрещенных проволок и сверкали от инея.

— Где огни — там правда!.. — подумал он, направляясь в сторону пестрых огней. Когда подошел, выступили из сумрака высокие, грубого стиля колонны, между колоннами гирлянды пестрых огней и какая-то надпись. Швейцар, наряженный шутом — в пестрой с галунами ливрее, с булавой, похожей на лошадиную ногу, что-то веселое рассказывал черному городовому с круглым, красным лицом.

— Она тихая… она не здесь. — И прибавил настойчиво: — Ирма, Ирма, не шути так!

Все оглядывался и шел тише, потом опустил голову и, казалось, задремал на ходу. Сзади послышались грузные шаги и фырканье лошади. Он еще раз оглянулся. Высокий мужик в коричневом длиннополом тулупе шел по краю панели, держась за вожжи.

Белая лошадь везла длинную платформу с кронштейнами и на ней белый гроб.

— Вези — узнаю!..

Он остановился. Когда мужик проходил мимо, спросил:

— Женщину — она отравилась?

Мужик не обернулся и не ответил, а вожжами чмокающе подхлестнул лошадь. За гробом никого не было — я пойду за ней!.. Он снял шапку, сошел с панели и пошел за гробом.

Шел тихо, отстал на повороте и потерял гроб, но пришел к воротам кладбища.

— Правда там!.. — подумал он, всматриваясь сквозь чугунные ворота в черное кладбище, белеющее смутно памятниками.

Потрогал ворота — заперты, начал рвать засов и готов был сам открыть ворота, как внутри его застучали сильно большие часы; он схватил себя за горло, сжал крепко и, боясь, что внутри его закричит страшно и звонко, отошел к церкви, стоявшей впереди кладбищенской ограды. Да… она выйдет без меня, и я не узнаю!..