Кричащие часы

— Ровно через месяц. И смотри — никто в мире не должен знать. И еще: ни о кем я делиться тобою не могу. Ты — мой, и только мой! Понимаешь?

Исчезла. А через несколько минут издали донесся скрип весел в уключинах: ночь прошла, и рыбаки, товарищи Сальватора, плыли, чтобы забрать его на ловлю.

Когда Сальватор, считавшийся голышом, неожиданно отправился в Неаполь, и потом, вернувшись, купил парусную лодку, снасти, купил участок земли с виноградником, — все мы были в полном недоумении. Правда, Сальватор уверял, будто деньги ему оставила в наследство, умирая, старуха-тетка. Но какая там у дьявола тетка?! Ведь он же был подкидыш!

А тут, кстати, кто-то видел, как он менял в Неаполе старинные золотые монеты. Ну, и решили добрые люди, что Сальватору посчастливилось найти клад цезаря Тиверия. И многие кинулись в развалины дворца цезаря, но ничего не нашли. Долго бегали следком за Сальватором. Но и из этого ничего не вышло: кому же могло в голову прийти, что золото и драгоценные камни ему дает таинственная обитательница Сарацинского грота?

С течением времени стали кое-что подозревать, установив, что раз в месяц Сальватор на лодке отправляется на пустынный берег и всю ночь проводит у Сарацинского грота. Чиро Федериго и Джанни Мальдачена попытались выследить его там, и ночью поплыли на лодке. Да только что добрались до пролива между «Фаральонами» — неведомая сила перевернула их лодку и они чуть не потонули.

А Сальватор из месяца в месяц богател и богател. Обзавелся собственной виллой у Трагары, купил колониальный магазин, вошел пайщиком в компанию, строившую большой отель. Стал деньги давать на проценты.

Словом, из рыбака-голыша стал синьор синьором. Даже в консильеры[14] коммунального управления баллотировался и прошел. И растолстел!

А чем это кончилось? Вот чем, синьор мой. В прошлом году Сальватор соблазнился и женился на старой, размалеванной ростовщице из Неаполя. Думал, что «Морская царевна» об этом не проведает. Но она проведала… Когда Сальватор в условленную ночь отправился к Сарацинскому гроту, — она, «Морская царевна», — чуть не испепелила его своими гневными взорами, и хоть он и валялся у ее ног, вымаливая прощение, — не простила. Только сжалилась — пощадила его жизнь. На его глазах крикнула что-то, и приплыла с моря та самая «собачка», которую один раз уже видал Сальватор, и уселась красавица на хребет чудовища, и уплыла. А Сальватор, не жив и не мертв, вернулся утром домой, и толстая неаполитанка не узнала его: в одну ночь поседел и постарел. И стал он хворать, и стал заговариваться, и все с попами да с врачами шушукался. А потом того… умер. И только после его смерти и выяснилась вся эта история. А вы хотите — верьте, не хотите — не верьте. Но мыто, каприйцы, знаем, что все это было.

Михаил Первухин ЗАГАДКА АЙРОЛО

Расположившись удобно в придвинутом к камину кресле и наполнив свой стакан кларетом, мистер Чарльз Мэвитт, член Палаты общин и знаменитый британский юрист, испытующим взором посмотрел на сидевшего у стола молодого врача Рэнсома, потом сказал расхаживавшему по кабинету хозяину дома, сэру Реджинальду Мэвитту, своему кузену:

— Ну, что же? Можем, пожалуй, и приступить! Кто из вас будет излагать дело?

— Разумеется, его лучше изложит сам Рэнсом. Но я должен тебя предупредить, Чарли: хотя я лично не имею ни малейших причин не доверять Рэнсому, моему ученику и бывшему ассистенту по работе в вульвичском морском госпитале, и хотя я не могуa priori отвергать возможность того явления, о котором нам сейчас расскажет мой юный коллега, ибо история приводит несколько подобных случаев, — но как человек практический — я советую Рэнсому не выступать в обществе врачей с докладом по данному вопросу и особенно не доводить его до сведения печати.

— Почему?

— Потому что никто словам Рэнсома не поверит. Уж это одно может неблагоприятно отразиться на его дальнейшей карьере. Но этого мало: поднимутся толки, повторится полемика. Найдутся добрые люди, которые обвинят Рэнсома или в шарлатанстве, или в стремлении создать себе рекламу. Сатирические листки подхватят эту кажущуюся столь невероятною историю и, попросту говоря — заклюют Рэнсома.

— Возможно, возможно! Наша печать очень распустилась за эти годы. Ей была дана полная свобода высмеивать «Неистового корсиканца», и у нее создалась соответствующая привычка. И, хотя Бонапарт уже умер в прошлом 1821 году, — сатирические листики от этой привычки не отстают. Но пусть говорит сам мистер Рэнсом. Итак, молодой человек?

Рэнсом вздрогнул, чуть покраснел и заговорил: