Крестовый отец

— Ты, Шрам, гляжу, авторитетный стал, — не спросил, а признал Панас. — И авторитет блюдешь. А я, вишь, подыхаю. Силы нет совсем. Да и вообще, — Панас добил папиросу, отправил окурок в пустую пачку, что держал в руках заместо пепельницы. — Все равно как-то уже… Погляди на меня. Сюда сел огурцом. Щекастый был, на бульбе отожравшийся. Это я здесь угасать начал, — его вздох опять заполнили хрипы, словно мять руками пакет попкорна. — Нет сил зубами выгрызать свое право.

— А зачем тебе надо его выгрызать? — Шрам расстегнул рукава джинсового куртофана, в камере экватор, придется стягивать с себя лишнее. — Или, интересуясь про то же самое, зачем мне надо было месить этих козлов? Здесь что, по закону не делается? Это кабак или крытка?

— Первый раз в «Угол-шоу» сыграл? Я вот тоже первый, да полгода уж копчусь, — проговорил Панас, неожиданно понизив голос. — Тут свои порядки.

— Какие еще свои? — Шрам с раздражением бросил куртку на одеяло. — В крытках порядок один.

Панас заговорил почти шепотом:

— Я тоже так думал. Да тут по-своему завернуто. Например, за башли можно не только вселить, но и отселить. Например, мне, в больницу надо, а хера так просто в больницу переведут. Увидишь, тут много чего…

— Ладно, потом, — перебил Сергей. Панас начинал его утомлять и злить. Бздливым стал. Съела телесная болячка прежнего Панаса. Да и не до того сейчас Шраму. Свои заморочки обмозговать надо. — Я устал и отдыхаю. Займешь место рядом…

Двое сидели на корточках возле стены.

— Слышал, человек Шрамом обозвался. — один протянул другому сигарету с оторванным фильтром.

— Ну и чего? — собеседник поморщился, но не оттого, что недоволен предложенным куревом, а по причине разнывшегося зуба.

— По ухваткам, похоже, тот самый Шрам, который, говорят, год назад Вирши со всеми тамошними нефтетерминалами подмял.[1]

— Брось, чего ж его тогда к нам пихнули?

— Вот и я думаю — чего. Мульку про нового зама помнишь? Который местный порядок ломает.

— Ерунда, — отмахнулся и приложил ладонь к щеке, типа по всем нервам стреляет, зараза. — Да посмотришь, завтра Шрама твоего здесь уже не будет. Переведут. Или даже сегодня. Скажи лучше, что с зубом делать?

— Напиши, чтоб «Диролу» в передачу положили…

Сергей лежал на спине с закрытыми глазами. Воздух в камере дрожит, типа желе. Густой, хоть ножом режь на дольки. Будто мыло, воздух можно упаковать в бумажку и написать мелкими буквами его состав: неистребимый запашок тюремных стен, душок параши, кислая одежная вонь, пот, перегар, табачный дым и прочие выхлопы. Впору аромат закачивать во флаконы и продавать любителям нюхать воспоминания, наклеивая этикетки — одеколон «У кума», духи «На киче», дезик «Парашен спайз».

Вновь шкандыбать по одной и той же колее Сергей ненавидел. Тоскливо это. Но хрен ли сделаешь, когда за тебя так сильно похлопотали. Надо признать, сработали умело, и теперь хошь-не хошь, а придется чуток понежиться на шконках. Господи, если ты есть, быстрее выправляй расклад, иначе обижусь.

Сергей лежал на спине с закрытыми глазами. На душе было паскудно, словно после приговора. Такому настроению одно лекарство — напиться до чертей. Но настроение надо скрутить в узел, упаковать в посылку и отправить в Уланбатор авиапочтой. Потому что требуется сейчас другое. А требуется нырнуть во вчерашний день, который из-за толстых стен, сейчас казался не вчерашним, а пятилетней давности. Глядишь, чего и сложится.

Отматывать паскудный день начал с вечера.

Он возвращался с таможни. Где улаживал недоразумения, на настоящее и на будущее. Переговоры прошли в теплой и дружественной. За деловой теркой приговорили флакон. Веселый «Абсолют» гулял-бродил по телу, заглядывал в глаза и вечернюю трассу слегка раскачивало. Что-нибудь изменилось бы, не булькай в башне те стаканы? Может быть…

2

— Со Шрамом надо кончать.

Это прозвучало после того, как Лолита устала петь про «упоительны в России вечера» и простучала каблучками по сцене, обслюнявив клиентов зазывным взглядом из-под километровых ресниц. После того, как халдей подсуетился насчет второго запотевшего «Смирноффа». После того, как перетерли за Рафика-Десанта, который спит и мечтает со своими хачиками на их земле разбирать угнанные тачки в сарае «Авторемонт» и берется отмаксовывать за тишину в бизнесе по десять штук в месяц. Вечно жмутся эти черные. Только у сидящих в ларьках мокрощелок, они могут прослыть щедрыми горными орлами. Короче, порешили стоять на двадцати, или пусть Рафик катится на своих тачках, пока не упрется.

После и прозвучало:

— Со Шрамом надо кончать.

Сказавший это ухватил двумя пальцами (на одном, большом, не хватало фаланги) рюмку за короткую ножку. Задрал голову, открывая взглядам большое пигментное пятно на шее, ухарски вплеснул в себя водку. Его собеседник сверкнул в улыбке белыми плакатными зубами, подцепил на вилку половину зразы и, разглядывая сочащийся жиром закусь, произнес, типа прикалываясь:

— А у Шрама сегодня на ужин макароны.

Пятнистый вежливо заржал. Прожевав мясо, белозубый утер пасть салфеткой, скомкал ее, отбросил комок и возложил ладони на скатерть: