Крестоносцы 1410

Его стащили вниз и тут старший начал с него сдирать верхнюю одежду. Под ней на теле оказалась власяница и колючий пояс, который охватывал его талию, сжимая и так уже истощённого возрастом и усталостью старца. При виде этих добровольных орудий пыток прислушники задержались; судьи начали шептаться: какое-то опасение их охватило. Казначей живо что-то промолвил на ухо судье. Тогда через входные двери вбежал молодой человек в орденской одежде, который вчера в госпитале прислуживал путешественнику. Он весь, казалось, горел, и был взволнован опасением; взгляд сначала перевёл в левую сторону, где раздевали ксендза, и, уверенный, что пытка ещё не началась, кинулся перед судьёй на колени.

– Я пришёл на свидетельство, – воскликнул он вдруг. – Я знаю с детства отца Яна, я смотрел на него и его жизнь… он святой человек! Не допускайте насилия над ним… одна капля этой невинной крови на чаше весов Божьих, я готов присягнуть, пойти на пытку за него.

Он молвил, как бы наполовину находясь в бессознательном состоянии, с лихорадочной поспешностью, всё время оглядываясь то на ксендза, то на судей и от страха дрожа.

– Это человек от Бога и целиком отданный молитве, как же он может думать о предательстве, служить державам земным!

– Тем не менее он служил! – воскликнул казначей. – Сам это признал.

– И в этом есть правда, – молвил брат, – но невинная, а сказал это святой, потому что никогда в жизни уст ложью не осквернил.

Сложивши руки как для молитвы, брат стоял на коленях. Из нижней залы на него смотрел старец, ещё будучи в руках палачей, и у него текли слёзы: он поднял немного пальцы, благословляя издали своего защитника.

По лицу Мерхейма и сидящих у трибунала было видно, что это сообщение оставило неприятный осадок и не ко времени пришло. Они посовещались.

Потом казначей кивнул прислужникам, дабы они отпустили ксендза. Один из них поднял с земли сброшенные одежды, которые старичок, дрожа, надевал снова.

– До завтра! – воскликнул торжественно судья. – Отведите его в тюрьму.

– Позволите мне, чтобы я с ним шёл? – сказал брат.

Требование казалось странным. Ничего не ответив, казначей сделал знак брату, чтобы он отошёл к дверям.

Выпущенный из рук мучителей, ксендз тяжело взобрался по лестнице до верхней залы и опустился на колени, дабы поднять посох, лежащий на полу.

Двое кнехтов собирались его отвести, когда к нему приблизился Мерхейм.

– У вас есть время… Орден милосерден, как и подобает монахам… вы должны быть благодарны ему.

Взволнованный старец не мог, или не хотел ничего отвечать. Подвели его уже к двери, затем казначей движением руки отпустил кнехтов.

– Идите со мной, – сказал он, – не в тюрьму, но чтобы вы отдохнули. Мы хотим верить, что вы невиновны, и верим, что вы будете нам способствовать. Ваша сестра в Торуни, вы поедете к ней с охраной. Чего же ещё вы желаете?

Ксендз опустил голову.

Стоящему ещё в дверях брату, защитнику, передал его казначей, прошептав ему что-то на ухо. Довольный парень подал старцу руку и с сыновним почтением и любовью медленно коридорами вышел с ним на дневной свет.

Двор, как и вчера, был переполнен и, возможно, был ещё шумней. Осёдланные лошади ждали монахов и рыцарей, отъезжающих в Шцецин, Тухол, Балгу, Торунь и Эльблонг. Толпа слуг крутилась возле них. Выкатывали пушки и из телег ссыпали каменные ядра. Из костёла слышались благочестивые песнопения, колокола били на башнях, а летнее солнце во всём блеске освещало эту оживлённую картину.

Около инфирмерии брат задержался, чтобы получить ключ от отдельной кельи, в которую собирался проводить старичка.

Они снова вступили в сводчатые коридоры, а из них в помещение. Из него открывался вид на широкую зелёную околицу у Ногата. Келья была просторной и имела всё, что пилигриму могло понадобиться. Парень отворил окно, быстро бегая, придвинул стулья, схватил кувшин, чтобы воды принести, посадил ксендза и, радостно ему улыбаясь, выбежал для дальнейшего служения. Старик поблагодарил его рукой и глазами; несмотря на душевную силу, был он побитым и измученным, говорить ему было тяжело. Ослаб он также от того, что ничего не ел со вчерашнего дня и первой каплей воды здесь лишь увлажнив уста. Обратил он свой взор в окно на весёлый край, на плодородные луга, на далёкие поселения… может, подумал, что с ними сделает война и пожарище, и глаза его увлажнились слезами.

После той негостеприимной ночи наступил другой приём, как бы для того чтобы стереть её из памяти. Брат-лазарит торопился с полевкой, нёс кушанья, нашёл кубок вина, чтобы едой оживить старца. На это привыкшему к скромной жизни не много было нужно. Ещё миски стояли на столике перед ним, когда вошёл казначей с более весёлым лицом.

– Отец мой, – сказал он, – вы хотели ехать к сестре в Торунь. Экипаж для вас приготовлен, я тоже туда еду Всё ведь по вашей воле. Не держите на нас зла, времена тяжёлые, судьба Ордена зависит от этих часов, когда имеют значения военные приготовления; мы не для своей выгоды, а для дела христианства трудимся и заботимся.