Крестоносцы

— А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за нее головы проломил, так ты и впрямь не кто иной, как ее рыцарь, и должен на ней жениться.

Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот улыбнулся только и сказал:

— Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только ошиблись вы.

— Как так ошибся?.. Говори!

— Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились, вот из-за этого-то мы и подрались.

Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно было догадаться, что он еще жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб ногой дверь боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, рыча, как раненый тур, принялся лупить своих песенников.

— По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не будет! По коням, кто в Бога верует! По коням!

И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом оседлали коней. Тщетно Мацько бегал за аббатом, тщетно просил и молил его, клялся, что ни в чем не повинен, — все было напрасно! Аббат ругался на чем свет стоит, проклинал и дом, и поля, и людей, а когда ему подвели коня, вскочил на него без стремян и помчался во весь опор с развевающимися на ветру рукавами, подобный огромной красной птице. Причетники в тревоге скакали за ним, как стадо за своим вожаком.

Мацько некоторое время смотрел им вслед, а когда они скрылись в лесу, медленно вернулся в дом и, уныло качая головой, сказал Збышку:

— Что же это ты натворил!..

— Ничего бы этого не было, когда бы я раньше уехал отсюда, а не уехал я из-за вас.

— Как так из-за меня?

— Не хотел больного вас бросить.

— А как же теперь?

— А теперь уеду.

— Куда?

— В Мазовию, к Дануське… и павлиньи чубы у немцев искать.

Мацько помолчал с минуту времени, а затем сказал:

— Закладную он нам отдал, но залог-то остался и записан в судебную книгу. Не простит нам теперь аббат ни единого скойца.

— Ну что ж, пускай не прощает. Деньги у вас есть, а мне на дорогу ничего не надо. Меня везде примут и коней покормят; а коль панцирь на мне и меч при мне, так и тужить-то мне не о чем.

Пораздумался Мацько обо всем, что случилось. Не по его все вышло. Сам-то он всей душой желал, чтобы Збышко женился на Ягенке, да понял теперь, что не испечь из этой муки хлеба, ну а коли аббат и Зых с Ягенкой гневаются да припуталась еще эта драка с Чтаном и Вильком, так уж лучше Збышку уехать, чем и дальше быть причиной раздоров и споров.

— Эх! — сказал он. — Ничего не поделаешь, все едино придется тебе искать немецкие головы, так уж лучше езжай. Пусть будет, как Богу угодно… А мне сейчас надо ехать в Згожелицы; может, как-нибудь удастся уломать Зыха и аббата… Зыха мне особенно жаль.

Тут старик заглянул Збышку в глаза и спросил вдруг:

— А тебе не жаль Ягенки?

— Дай Бог ей здоровья и счастья! — ответил Збышко.

XVIII

Мацько терпеливо выждал еще несколько дней в надежде, что до него дойдет какая-нибудь весть из Згожелиц или сам аббат переменит гнев на милость; но в конце концов ему наскучили неопределенность и ожидание, и он решил сам съездить к Зыху. Не по его вине все это случилось, а все же старику хотелось знать, не обиделся ли Зых и на него; что до аббата, то Мацько был уверен, что отныне он со Збышком впал у родича в немилость.

Однако Мацько хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить гнев аббата, и по дороге все раздумывал да прикидывал, что да как сказать в Згожелицах, чтобы загладить вину и сохранить прежние добрососедские отношения. Но старик никак не мог собраться с мыслями и обрадовался, застав дома одну Ягенку, которая приняла его по-старому, и поклонилась, и руку поцеловала, словом, встретила приветливо, хотя и была немного грустна.

— Отец дома? — спросил старик.

— На охоту уехал с аббатом. Они скоро должны вернуться…

Ягенка ввела гостя в дом, и они долго сидели в молчании, пока девушка наконец не спросила первая:

— Скучно вам одному в Богданце?

— Скучно, — ответил Мацько. — А ты уже знаешь, что Збышко уехал?

Ягенка тихо вздохнула:

— Знаю. Я в тот же день узнала; думала, заедет доброе слово сказать на прощанье, а он и не заехал.

— Как же ему было заезжать-то, ведь аббат пополам бы его разорвал, да и твой отец не захотел бы его видеть.

Она тряхнула головой и ответила:

— Эх! Никому не дала б я его в обиду.

Твердое сердце было у Мацька, но эти слова растрогали старика, он привлек к себе девушку и сказал:

— Бог с тобой, дитятко! Ты невесела, да ведь и мне невесело, потому, скажу я тебе, ни отец родной, ни аббат не любят тебя больше, чем я. Лучше было мне от той раны погибнуть, что ты меня вылечила, только б женился он не на другой, а на тебе.

Такая печаль и тоска нашла вдруг на Ягенку в эту минуту, что не могла она больше таиться.

— Не видать уж мне его больше, — сказала она, — а увидеть с дочкой Юранда, так лучше мне прежде очи выплакать.

И концом передника она прикрыла глаза, на которые набежали слезы.