Крестом и стволом

– А что делать? – обиженно спросил Серега. – У Пшенкина разговор короткий: или ты сотрудничаешь с органами, или органы тебе устраивают «сотрудничество». А мне и так на зоне все нутро отбили! Я еще пожить хочу.

– Сам жить хочешь, а за другими такого права не признаешь, – констатировал священник.

– Ты бы лучше о себе подумал, Шатун, – шмыгнул носом Шурик. – Ну, кончишь ты нас? И что? Думаешь, других не найдут?

– Думаю, найдут, – задумчиво произнес отец Василий, и вдруг до него дошло, что не все так просто. – А почему он вам пушку не дал?

– Пшенкин сказал, все чисто должно быть, как будто ты сам утонул.

«Очень интересно, – подумал отец Василий. – Значит, не хочется тебе скандала, Павел Александрович. Пристойности хочется, благообразности. Ни Рваный, ни Батон так не церемонились. Вот будет смеху, если я их тому же Ковалеву и сдам!» – промелькнула вдруг шальная мысль, но он тут же ее от себя отогнал – понты делу никогда не помогали.

– Отпусти нас, Мишаня, – снова стал канючить Серега. – Ну, чо ты хочешь, чтобы мы сделали?

– Ну, отпущу я вас, – задумчиво произнес отец Василий. – И что потом? В бега?

– Не-е, – кисло ответил Серега. – Я уже бегал, с меня хватит, себе же хуже потом. – Ладно, братцы-кролики. Есть одно дело, – кивнул он. – Хочу, чтобы вы оба в изолятор вернулись и кое-что там для меня сделали.

– Чего? Замочить кого?

– Нет. Поставку информации наладить. Подогрев обещаю.

Братишки артачились недолго. Собственно, и выбора у них, как они считали, не было. Или этот голый бородатый бугай прямо здесь утопит, или пожить еще, пусть и в изоляторе. Они благоразумно выбрали изолятор.

* * *

С этого вечера отец Василий словно обрел второе дыхание. Где-то глубоко внутри он принял решение, на первый взгляд кардинально расходящееся с христианской позицией непротивления злу. Но только на первый взгляд. Священник понимал это, он раз и навсегда провел резкую черту между непротивлением злу насилием и внешне столь похожим на него потаканием злу бездействием.

Отец Василий и не планировал никакого насилия в отношении недругов – ни словом, ни делом. Но он более не хотел стоять обреченно блеющим агнцем, ожидая часа, когда недобрые люди принесут его в жертву Молоху.

Он по-прежнему вставал в три утра, но отныне стал делать интенсивную разминку, разогревая застоявшееся тело, принимал ледяной душ, благо ночи стояли холодные и бак успевал к утру остыть, затем молитва, затем завтрак, затем пешком на службу. А вечером он брал у Петра лодку и, напрягая обленившиеся мышцы, греб на остров Песчаный, где раздевался и с молитвой входил в воду, чтобы, наплававшись и остудив исходящий от тела жар, лежать под огромным волжским небом и ощущать, как уносят воды великой реки слабости, страсти и метания. И никогда прежде начальник местной милиции Павел Александрович Ковалев не имел в лице православной церкви столько, образно говоря, «геморроя».

Отец Василий вцепился в него мертвой хваткой, добиваясь права задержанных на регулярные исповедь и причащение. Он напомнил Косте про его врачебный долг и вынудил-таки двинуть в область «телегу» о ненадлежащем соблюдении в «новом» усть-кудеярском изоляторе санитарно-эпидемиологических норм. И каждый божий день он ездил в изолятор и работал, работал и работал.

Если бы его сейчас спросили, а стал бы он использовать рассказанное на исповеди, чтобы защитить себя и свою семью, он, пожалуй, и не ответил бы ничего внятного, но пока бог миловал и до такой постановки вопроса не доходило. Исповеди шли сами собой, а сбор информации – тоже.

Братишки слово сдержали и под видом исповедания, слово за слово, встреча за встречей, выкладывали священнику каждое слово, услышанное случайно или откровенно подслушанное, которое касалось того, что обсуждалось в кабинете у Пшенкина. И отец Василий чувствовал себя абсолютно вправе использовать эти рассказы, как хотел, – братьям и в голову не приходило исповедать свои грехи на самом деле.

Им не сразу простили пролет на Волге, но придуманная братьями легенда о том, что отец Василий попросту удрал, махая в кромешной тьме веслами, как чемпион Европы по гребле на каноэ, показалась Пшенкину достаточно достоверной. У него и в мыслях не было, что скандальный, противный поп способен запросто отпустить людей, пытавшихся его убить.

Отец Василий свое слово тоже держал и «подогрев» обеспечил. Совершенно не выделяя камеру братьев среди остальных, он так же щедро оделял ее пожертвованными небогатыми прихожанами печеньем, салом и сигаретами. В начале октября труды принесли плоды, и отец Василий услышал от братьев то, чего, собственно, и ждал.

Беда в том, что именно в этот день священник только-только поверил затишью и подумал, что можно немного расслабиться и перевезти Ольгу в дом. Так что, когда он получил это известие, его первая реакция была похожа на реакцию товарища Сталина о начале войны – недоумение и боль. Так, словно с Ковалевым можно было заключить надежный пакт, а его улыбки при случайных встречах в коридорах что-то значили.

«Все готово, – сказали братья. – Покушение состоится в ближайшую субботу».