Крестный отец

— Я готов предположить, что профсоюзы устроят мне неприятности. Гофф звонил мне сегодня утром, и по его тону я сам бы не поверил, что этот подлец регулярно получает из моих рук сто тысяч персонально. Не трудно поверить, что вы способны лишить моего чокнутого актера-наркомана излюбленного им героина. Но все это мне не так уж важно, а финансировать свои картины я пока сам в состоянии. Беда в том, что я видеть не могу негодяя Джонни Фонтейна, и это как раз та единственная услуга, которую мне невыносимо оказывать вашему хозяину. Любую другую просьбу я выполнил бы с охотой и удовольствием. Все, что угодно, только не это.

«Черта ли было тащить меня в такую даль?» — выругался мысленно Хейген. — «Или это еще не все?»

Он сказал отстраненно:

— На мой взгляд, вы не вполне представляете себе ситуацию. Мистер Корлеоне — крестный отец Джонни Фонтейна, Это узы почти столь же прочные, как кровные, их освятила церковь, — Джек Уолес вежливо кивнул в знак понимания, Хейген продолжал: — Как шутят итальянцы, мир слишком суров, поэтому без второго отца не обойтись, Крестный заботится о своем сыне не меньше, чем родной. А у Джонни Фонтейна родного отца давно нет, так что дон Корлеоне испытывает всю меру ответственности за его судьбу. Что же касается любой другой услуги, это нереально, дон Корлеоне слишком щепетилен, чтобы вторично обратиться к человеку, однажды отказавшему в любезности.

Уолес пожал плечами.

— Весьма сожалею, и все-таки вынужден ответить отказом. Но мне бы хотелось воспользоваться вашим присутствием и узнать, во сколько мне станет профсоюзная затея с забастовкой? Я бы предпочел заплатить прямо сейчас, наличными.

Теперь стало понятно, с какой стати Уолес так долго возился с Томом, раз уж все равно решил не давать роль Джонни. Ответ оказался до обидного прост. Уолес, окруженный сетью политических связей, прямыми контактами с ФБР, пользующийся практически неограниченной властью в киноиндустрии, чувствовал себя в безопасности — что ему дон Корлеоне? И любой непредвзято настроенный человек, даже сам Хейген, согласились бы с его оценкой вещей. Ну, понесет он какие-то потери в связи с забастовкой, что из этого? Он на эти потери заранее готов, а значит и вовсе неуязвим для дона Корлеоне.

Во всем безукоризненном уравнении, составленном Джеком Уолесом, имелась одна-единственная ошибка. Дон Корлеоне обещал своему крестнику, что тот получит роль, а дон ни разу, на памяти Хейгена, не нарушал своего слова. Тем более в такого рода делах.

Хейген спокойно заметил:

— Вы, очевидно, не хотите понять меня. Вы исходите из посылки, что я участник вымогательства, тогда как я предлагаю дружбу от имени дона Корлеоне. Мистер Корлеоне обещает посредничество в конфликте с профсоюзом исключительно в знак признательности, если вы окажете услугу ему. Вы содействуете нам, мы — вам, дружеский обмен любезностями, ни что иное. Мне кажется, вы совершаете ошибку, не принимая мои слова всерьез.

Уолес будто только ждал повода, чтобы оборвать разговор:

— Я прекрасно вас понял. Типичная мафия, все правильно: мягко стелет, да жестко спать. Сплошное оливковое масло и прочие штучки, а по существу — шантаж. Но будем откровенны. Джонни Фонтейну никогда не получить этой роли, хотя бы он словно рожден для нее и сразу попал бы в обойму самых великих. Потому что мне лично этот мерзкий пакостник противен, и я намерен вышвырнуть его из кино. И вот почему. Он мне угробил девчонку, на которую я делал самую большую ставку. Пять лет я хлопал сотни тысяч долларов, обучая ее пению, танцам, манерам. Из нее вышла бы звезда — да какая! Буду еще откровенней, дело не только в долларах и центах. Девчонка удивительно хороша собой, а от ее попки я просто обалдевал, хотя повидал на своем веку немало. Но тут объявился Джонни со своим чарующим голосом и итальянским обаянием, девчонка теряет голову, тем более, что голова у нее не самое главное. Но в моем возрасте, мистер Хейген, было бы излишней роскошью позволять кому-то выставлять себя на посмешище. Я должен посчитаться за это с Джонни Фонтейном, поймите меня правильно.

Тирада Уолеса, не оставляющая сомнений в искренности, буквально поразила Тома Хейгена. Казалось просто невероятным, как взрослый, состоятельный, деловой человек мог руководствоваться такими ничтожными соображениями, когда речь шла о делах, и совсем нешуточных. В мире Хейгена, как и в мире Корлеоне, менее всего могли приниматься во внимание красота женщины или привязанность к ней. Кроме женитьбы, конечно, но тогда уже вступал в силу совсем иной фактор — семья.

Хейген решился на последнюю попытку.