Крест поэта

Не загонят ли нас, коренных русских и коренных нерусских, на суверенитетные острова перестроечных Флорид и Канад?

Братья мои, люди, люди!

Все мы, все когда-нибудь

В тех благих селеньях будем,

Где протоптан Млечный Путь.

Не жалейте же ушедших,

Уходящих каждый час, -

Там на ландышах расцветших

Лучше, чем в полях у нас.

Страж любви — судьба-мздоимец

Счастье пестует на век.

Кто сегодня был любимец -

Завтра нищий человек.

Переворачивается бездна... Не судьбы страждут, а мздоимцы, вымогатели доллара. Но их цинизм опрокидывает Глушкова:

Девчонка помнит: нарядясь вдовою,

мальчонка чует, что — геройски пасть...

Что жизни им отмерено с лихвою

в тот час, когда она оборвалась...

Однажды, увидя, как разомлевшая на заграничных тортах столичная писательница окутывала собою пока худенького нового главного редактора “популярного” журнала, забыв, наверно, что и старого, “толстого”, снятого, она также подробно и широко, как медленно накреняющийся воз осенней, лоснистой соломы, окутывала, обволакивала, “охмуряла”, острят поэты, — я отметил: легко ей не мучиться, не стыдиться и сидеть за столом с карандашом ей легко, ну, примерно, как с банкетным икряным бутербродом...

А вот Татьяне Глушковой — тяжело над книгой, над распростертой страницей, над белым листом бумаги:

Лежит страна разлука

в гремучем далеке.

Сидит в окне старуха

с веретеном в руке.

Веретено — история. Веретено — время. Веретено — слово. Веретено — память. Веретено — боль. Это веретено держала в ладонях наша бабушка, горькая русская мать, держала его в ладонях и вдова-солдатка, веретено, за нитью которого бежит, как наша дедовская тропинка, судьба, жизнь.

* * *

Дело не в перечисленных мною именах критиков Т. Глушковой или критиков любого другого поэта. Критики — критики. Каждый имеет право на свой вкус, на свое мнение. Беда в том, что мнение общественное сегодня “в руках” коротичей, беляе-вых, Яковлевых и других ненавистников России. Печать, принадлежащая народу, как бы принадлежит только им. Некоторые русофобы, держа в ладонях рули прессы, успели под “ветер” перестройки распространить собственных деток, сынков и дочек по отдельным редакциям “демократических” газет. Породнившись до перестройки, они теперь кланами владеют прессой эпохи перестройки... Славя “эпоху”, сами выскочили в ее “герои”, затыкая рот каждому, кто посмеет “вякнуть” против них.

Грозная стая способна разорвать на клочки любого, любого критика, любого поэта, любого не согласного со стаей журналиста, писателя, мыслителя. За небольшим исключением пресса осуществляет бесцеремонный и нахрапистый диктат. Пора создать широкую и представительную комиссию по расследованию ее деятельности и ее генородственных переплетений, полонивших наше общественное мнение... Мало ли в свое время Ю. Черниченко топтали? Забыл — топчет насмерть иных!.. Затоптал Осташвили. Не отмоется.

Появилась даже у определенных “местечковых пролетариев” тоска по дворянской крови. Им совестно “происходить” из крестьян и рабочих. А Глушкову лопухи очаровывают? Деревня.

Новоявленные дворяне подсматривают себе виллы под Римом и Вашингтоном, рыночно гогоча над несчастными трудящимися, готовясь скупать сокровища и территории... Новоявленные дворяне давно объединились в могучий деспотический клан, а мылишь начинаем замечать их. То в Киеве они — дворяне, то в Москве они — у штурвала прессы, то в Израиле они — обожаемые соотечественники, как в эпиграмме:

Он в Киеве был дворянин,

В Москве — воинственный раввин,

Вот что такое — клизма

В эпоху плюрализма!..

Невозможно молчать, и преступно молчать, когда за честное слово твой собрат, да и ты сам подвергаешься осмеянию, клевете, позору, циничному ветхозаветному яду...

Ты, дорогой читатель, не будь равнодушным, не стой в стороне, не отдавай на поругание тех, кто бьется за тебя, за твоих детей, за землю твою родную, не отдавай! Только вместе мы возмужаем и подобреем, вместе отодвинем удушливую мглу.

Не отдавай!..

1989-1990

СВОИ ЧУЖИЕ

Валентин СорокинЕсенин и Маяковский!.. Маяковский и Есенин!..

Ничего нет гнуснее, чем гнусно подтасовывать мамонтовы страсти под свою литературную паутину. Но паутина — паутина. А мамонт — мамонт. Паутина — пауку. А мамонт — вечности, легенде. Да и соловья хрипунами не переплюнуть: горло прокурено...

Замени-ка собою есенинское, храмовое, исповедальное:

Не ругайтесь. Такое дело!

Не торговец я на слова.

Запрокинулась и отяжелела

Золотая моя голова.

А Маяковский? Прямой, открытый, отважный искренностью, доступностью, корневитостью:

Я -

 дедам казак,

 другим -

 сечевик,

А по рожденью

 грузин.

Род Маяковских — благородный русский род. Офицерские погоны на государственном мундире лесничего Владимира Константиновича Маяковского, отца поэта, посверкивали демократично, иначе не появился бы под крышей их дома такой горлан-бунтарь, глазастый и неукротимый! А мать? А сестры? Лица умные, есть в них что-то от самопожертвования витязей, наших былинных защитников. Все Маяковские — люди орлиного поведения!

Владимир Маяковский — не бронепоезд, рокочущий лишь по рельсам, однажды на них накатившись:

Я вышел на площадь,

выжженный квартал