Крест на башне

Шанс один – прорываться назад, из города. На открытую местность они не выйдут, не дураки, там их корпус мигом в блинчик раскатает.

– Разворачиваемся! Севшин – пулеметом вдоль окон!

Эх, думаю, ну почему на «смилодонте» зенитного пулемета нет! Сейчас бы он оч-чень кстати пришелся!

– Алексей Михалыч… на тебя вся надежда… вывози нас к лешему отсюда. Karacho [20]!

Михеев в ответ дизелем взревел, и панцер, что твой гоночный болид, вперед прыгнул.

– Я свое дело, – хрипит мехвод, – сделаю. Вы токо глядите, чтобы никакая сука авровская мне палок в катки не насовала!

До конца улицы мы не доехали – долетели. У меня даже мелькнуло – затормозить не успеем, впилимся в фасад с маху. Панцер юзом пошел… кажется, гусеница на миг от земли оторвалась. Ну, форменные гонки… так их и перетак!

– Севшин, не спать! Огонь!

Авровцы вокруг уже кишмя кишели. Не знаю, из каких щелей повылазили… причем, что характерно, большинство не в форме, а в штатском… даже не ландвер, а фольксштурм какой-то доморощенный. Ну да, после недельной бомбежки местные обыватели наверняка к нам такой горячей любовью пылают, что живым к ним в лапы попадать никому не советуется.

Впереди, справа, метрах в семидесяти, из прохода между домами троица в пиджаках выскочила, двое с карабинами, третий с бронебойкой на плече и уже в нашу сторону развернулся. У Севшина, похоже, нервы сдали, вместо пулемета на спуск пушки нажал, фугас в угол здания, камни так и брызнули – троицу на куски размело.

Позади ухнуло – сверху кто-то гранату кинул только скорости нашей не учел. Пули по броне так и цвикают – и десант наш в ответ тоже поливает, патронов не считая.

Всю почти улицу проскочили – до угла метров двадцать, Севшин уже башню начал разворачивать и тут из-за этого угла грузовик выскочил, «бедфорд» с безоткаткой в открытом кузове. И главное, развернута она уже в нашу сторону – а сто два мэмэ, когда они тебе между глаз смотрят, оч-чень здоровыми кажутся.

– Дави их! – кричу. – Дави!

По-моему, Михеев меня не расслышал – по крайней мере, у меня в наушниках сплошной треск, да хрипы раздавались. Но понял правильно.

Двадцать метров при нашей скорости – меньше двух секунд. Им бы хватить могло.

Не хватило. Может, снаряда в стволе не было, а вернее – ужас их сковал, когда поняли, осознали, какой им смертью сейчас погибать придется. Потому как даже если попадут они, даже если прошибет их пукалка нам лоб башни, разогнавшийся тяжелый панцер – пятьдесят семь тонн! – им не остановить. Никак!

Нам, панцерникам, не так уж часто вот так, в упор противника разглядеть удается, все больше силуэты неясные, сквозь дым и пыль. Но эти лица я, наверное, до конца дней своих, сколько бы мне их Господь ни отмерил, помнить буду… потому как мне от них, от их ужаса самому жутко сделалось. Хотел отвернуться и не смог, как под гипнозом смотрел, до последнего мига… пока панцер не врезался лобовым бронелистом в бок грузовика, тот отлетел, упал на бок, точнее, начал падать, потому что мы его вновь догнали – и об стену. За всю войну никогда такого слышать не доводилось – крик металла и людей.

Я только потом сообразил – повезло, что горючка у грузовика не рванула. Плюс к тому, грузовик этот для нас демпфером сработал. Правда, тряхнуло все равно неслабо – еще чуть, и вылетел бы из люка со свистом.

Как десант сумел удержаться – этого я и вовсе не понял.

А уйти все равно не получилось. Переулок из которого «бредфорд» выпрыгнул, проскочить успели, вывернули на улицу… и приехали!

Я даже заметить не успел, откуда этот пацан взялся. Когда выкатили из переулка, не было его, точно не было, а развернулись, гляжу – стоит, пригнувшись, метрах в трех перед правой фарой. И десант зевнул…

На вид лет тринадцать ему было, никак не больше. Рожа вся перемазанная, в потеках, рубашка с короткими рукавами, когда-то белая, а сейчас непонятно какого цвета. И ненависть в глазах прищуренных.

Я и к кобуре-то дернулся в тот миг, когда глаза его увидал, а потом уж сообразил, чего этот пацаненок в руке держит. Не успел. Пока ладонь от края люка отцеплял, пока тянулся… он, как пружина, разогнулся и под правый каток эрпэгэшку швырнул. Полтора кило взрывчатки – панцер аж подпрыгнул. Пару метров еще прокатили, потом Михеев сообразил движок заглушить.

«Штейр» я все-таки вытащил. Стрелять уже, понятное дело, не стал. Толку в него стрелять, когда он и так мертвее мертвого, для эрпэгэшки три метра – не расстояние, с тем же эффектом мог и вовсе из руки не выпускать… герой хренов. Сорвал наушники, выскочил из люка, спрыгнул, забежал вперед – ну да, каток к свиньям собачьим разворочен.

– Что там? – это Михеев свой люк открыл.

Я ему объяснил… двумя-тремя анатомическими терминами.

– Приехали, – добавил, – sehr geehrte, Damen und Herren, nehmen Sie bitte Ihre Sachen mit. Die Strabenbahn fahrtnicht welter [21].

– И быстрее, пока авровцы не опомнились, да не запалили эту консерву к растакой-то бабушке.

Жалко, конечно, вот так хорошую машину бросать. Но тут, посреди улицы, мы торчим хуже, чем прыщ на носу.