Крест и посох

— Слишком много чести для слуги тьмы, — слабо улыбнулся отец Николай и попытался обнадежить Константина: — Верь, сыне, что все содеянное с нами не напрасно, и воздастся тебе.

— Лишь бы поздно не было, — хмыкнул тот недоверчиво. — Иначе придет эта рука Господня и устроит нам Варфоломеевскую ночь.

— Рука Господня такой грязной быть не может, — мягко, но настойчиво возразил священник. — Орудие Господа — куда ни шло. Но, скорее всего, даже не это, а так, — забывшись, он хотел пренебрежительно махнуть рукой, но едва пошевелил ею, как новая полноводная струя свежей боли огромной волной захлестнула его мозг, и Николай, издав короткий стон, вновь потерял сознание.

После безрезультатных окликов, на которые не последовало никакого ответа. Константин наконец понял, в чем дело, и тоже замолчал, постепенно погружаясь в спасительное забытье, где не было места ни подвалу, ни палачам, ни боли, ни пыткам.

А пока узники спали, к стенам города не спеша приближался одинокий всадник. И чем ближе становились ворота Рязани, тем медленнее шел конь, все время придерживаемый мрачнеющим на глазах наездником. Он выезжал из шатра Данило Кобяковича почти радостный, потому что лекарка и впрямь уже была у них и по просьбе благодушно настроенного Ратьши — сам Хвощ не осмелился бы обратиться впрямую — быстро изготовила необходимый состав. Кто знает, что туда подмешала черноглазая, но уже спустя каких-то десять-пятнадцать минут боль прошла совершенно.

Зато результат самих переговоров оказался нулевым. Честно говоря, ни на какой иной боярин и не рассчитывал. О том, что Святослав малолетний в порубе у своего отца был, он отлично знал. Что он им понарассказывать успел — тут за предсказанием и к бабке-шепталке ходить не надо. Ну а ведьмачка, небось, еще пару слов добавила и все на ту же тему. Недаром она, еще в Рязани будучи, спину князя Глеба гляделками своими черными прожигала. Хвощ-то, чай, не дурень криворотый — заметил. Самому князю он ничего говорить, понятное дело, не стал. С ним в последнее время вовсе ни о чем говорить невозможно. А вот если бы на себе ее подобный взгляд учуял — ни в жизнь лечиться не стал бы. При таком отношении к больному со стороны лекаря к погосту значительно ближе, чем к выздоровлению.

Словом, Ратьша изрек, как отрезал: он с дружиной, варягами и половцами лишь тогда от города отойдет, когда князь Глеб своего брата из поруба достанет и им на руки отдаст. И срок жесткий — до заката солнца. Ну а ежели нет, то воевода сразу честно заявил, что град сей, в коем такие богопротивные дела творятся, очистить от скверны лишь Перунов огонь подсобить сможет и сам Ратьша уж как-нибудь да поспособствует тому.

Коли же князь Глеб и впрямь душой за своих смердов, купчишек, ремесленников и прочий градской люд душой болеет, то пусть воев своих за стены выводит. В честном бою и решится, на чьей стороне Господь Бог.

И не помогли Хвощу ничуточки тайные намеки на то, что, душой болея за дружину свою, услыхав звуки рогов боевых, от волнения сердечного Константин в одночасье с животом распроститься может. Лишь посуровел еще более старый Ратьша, огненным оком своим блеснул гневно и потребовал, чтобы Хвощ слово в слово князю своему передал. Дескать, он, воевода Константинов, человек старый, грехов на его душе изрядно скопилось и еще один пред возможной скорой кончиной не так уж сильно его отяготит, а Евангелие святое он запамятовал, ибо давно не читал. Зато в детстве поп его хорошо учил, и строки из Ветхого Завета он, Ратьша, намертво зазубрил, которые гласят: «Око за око, кровь за кровь, смерть за смерть». И ежели князь Константин волей Божьей и еще кое-чьей помре в одночасье — «кое-чьей» он еще и подчеркнул эдак иронично, — то воевода на мече роту даст, что вскоре во всем Рязанском княжестве кроме Святослава-отрока да еще Ингваря младого более ни единого князя не останется в живых. А Хвощ знал — слово у Ратьши твердое, по крепости разве что с булатом кованым сравниться может, да и то добрая сталь супротив того слова, что трава супротив острой косы смерда.

За такие вести по нынешним временам и живота лишиться можно. Было над чем помыслить Хвощу. Однако обошлось все как нельзя лучше, ну просто на удивление благополучно. Скорее всего, потому, что князь Глеб ничего иного и не ожидал, а стало быть, все неприятные известия воспринял как должное. Но была и еще одна тайная причина, о которой Хвощ не ведал. Пока боярин вершил свое неудачное посольство, черная душа князя-братоубийцы была обильно смазана мерзко пахнущим маслом удовлетворенного садизма — он только что вышел из главного поруба, в коем ниже боярина по чину никто не сиживал. Вволю насладившись пытками своего брата Константина, а на десерт и отца Николая, он выбил, наконец, обещание помочь в изготовлении тайного страшного оружия и даже нес на груди корявый рисунок будущей болванки, тут же кое-как накарябанный слабой, дрожащей после прижигания железом рукою брата.