Крест и посох

— Так им он меня и лечил поначалу. Только странно как-то. К груди приставил и… — дальше рассказывать Константин не стал. Мало ли что кому в бреду померещиться может. Потому и оборвал он свою фразу на полуслове.

Изумлению сотника и вовсе не было предела. Он то покачивал головой, то тряс ею, то хмыкал недоверчиво, то принимался тереть свой шрам — словом, вел себя как человек, которому сообщили такое, чего не могло быть, но чему все-таки надо поверить, потому что имелись весомые доказательства этакого чуда.

Еще раз с видимым сожалением на лице он обернулся в сторону оставшейся далеко позади дубравы и протянул вполголоса:

— Дела-а.

Какое-то время они ехали молча. Наконец Стоян решился и спросил:

— А ведомо ли тебе, что означает эта вещица?

— Ну-у, — протянул Константин неуверенно. — Я так мыслю, что Перуна.

— Мыслит он, — передразнил его сотник, затем еще раз опасливо оглянулся на отряд, безмятежно скачущий на небольшом отдалении, и заговорщически извлек из-за пазухи аналогичную фигурку на точно таком же кожаном шнурке. Впрочем, имелись у них отличия: руки Константиновой фигурки были сложены на груди, будто в молитве, а у Стояновой опущены вниз и прижаты к бокам.

— Это знак тайного братства. Братства Перуновых детей. Потому и помстилось мне поначалу, будто Всевед маху дал, на братоубийцу знак этот нацепил. А когда ты про лечение посохом сказал, уразумел я, что никакой промашки здесь нет, — пояснил сотник, тут же убирая свой амулет назад, под рубаху. Константин незамедлительно последовал его примеру, поинтересовавшись:

— Одно тогда неясно. Разве туда, ну, в это Братство, вступают не по собственной воле? Ведь моего согласия никто не спрашивал.

— Смотря какой знак, — отозвался Стоян. — Заметил отличку от моего?

— Руки?..

— Точно. Я гляжу, око у тебя приметное, — похвалил его сотник. — Так вот, ежели они к груди прижаты, как на твоем, то ты еще не считаешься вступившим в Братство. Всевед такой знак на моей памяти только раз единый и давал. Означает он, что хоть сам носитель знака и не вступил еще в Братство наше, однако чист душой, светел мыслями и нуждается в помощи, которую ему любой, в Братство входящий, обязан оказать. После, когда нужда пропадет, Всевед этот знак с тебя снимет, а уж там тебе самому решать — вступать в наше Братство или нет. Обычно он другой знак дарует, но тот простой вовсе и больше на полено похож. И тут я уж сам решаю — помочь или как.

— А твой?..

— Мой гласит, что я уже в Братство вошел. Стало быть, ежели душа моя запачкается или злое что-либо учиню, то всего один день и проживу после этого. А может, и того менее. Словом, следующего восхода солнца мне уже увидеть не доведется.

— Ого, — покачал головой Константин. — А что с посохом?

— Это не простой посох был. Сила в нем великая сокрыта.

— Ну, еще бы, — не стал спорить Константин. — У меня на что раны тяжелые, а к утру уже рубцеваться начали.

— Тому и дивуюсь, — откликнулся сотник. — Будь ты вправду Каином, Всевед к тебе вовсе не притронулся бы.

— А я почти все время в беспамятстве лежал, — уклончиво заметил Константин.

— Неважно это. Всевед все едино учуял бы. А не он сам, так посох свое дело сделал бы.

— Это как? — не понял Константин.

— А так, — пояснил сотник. — Был человек и нет человека. Вмиг живота бы лишил. Сила в нем покрыта, от самого Перуна полученная. К тому ж приложил он его к тебе когда?

— В Перунов день, — ошарашенно ответил Константин. Надо же, оказывается, дед ему еще одну проверку на вшивость устраивал, а он-то думал, что это для лечения необходимо.

— Вот, — удовлетворенно заметил Стоян. — А в этот день у него сила и вовсе, страшно сказать, какая могучая. От тебя бы одни угольки остались в одночасье, ежели бы ты пусть и не сам задумал злодеяние на братьев своих, но хоть чуток поучаствовал в том.

— Но я все равно убивал в тот день, — возразил Константин. — Того же Кунея, к примеру, да и не только его.

— А вот это как раз не важно, — досадливо отмахнулся сотник. — Ежели за правое дело да в честном бою, Перун прощает. — Он криво усмехнулся. — Наши боги — это не Христос. Другую щеку подставлять не посоветуют… и правильно. За добро драться надо. Ударили по левой, а ты его в ответ, да так, чтоб не разогнулся. Оно по-нашему.

— Тут я согласен, — выразил солидарность в этом вопросе Константин и напомнил: — Вон уже Рязань показалась, а ты еще ни с кем из моих воев не поговорил.

— А для чего? — удивленно воззрился на него Стоян.

— Чтобы точно знать, правду я тебе рассказал или нет.

— Я и так знаю. Куда уж точнее, — отмахнулся сотник досадливо. — Ты мне лучше вот что скажи. Ежели отпущу я тебя сейчас, то ты до Ожска добраться… — не договорив, он тихо выругался, мрачно глядя налево.

А там показался и уже был хорошо виден довольно-таки крупный — не меньше сотни, а то и полторы — отряд, во весь опор скачущий им наперерез.

— Это вои Глебовы из-под Пронска возвращаются, — хмуро пояснил он Константину. — Не успеть тебе. Даже если я всех своих положу, все едино — не оторваться.