Крест и посох

Даже сил приподнять голову не имелось — помогала Доброгнева, бережно придерживая ее одной рукой, а другой пытаясь как-то напоить отваром.

Ведьмачка даже не поручилась бы, что он вообще ее признал.

Впрочем, главное, что ожский князь все-таки хоть и медленно, с видимым трудом, но глотал потихоньку льющееся ему в рот снадобье.

И на том спасибо.

Попытка же заговорить с ним оказалась неудачной — тихий голос девушки напрочь глушился громким баритоном священника. Доброгнева почти сразу догадалась, что отец Николай по мере сил старается помочь ей, отвлекая внимание Парамона, но только подосадовала.

Если бы Константин был в здравии — пусть не полном, но относительном — он мог бы прочесть и шепот, наполовину услышав, а уж остальное поняв по губам, а так… если что до него и доносилось, то лишь пение, славящее бога, архангелов, святых угодников и кого-то там еще из небесных созданий за их бесконечное милосердие, доброту и прочие замечательные достоинства.

Доброгнева даже не поняла — помогло князю лекарство или нет, поскольку увидеть результат ей тоже не дали. Кат Парамон все время нервно торопил девушку, и пришлось ей покинуть темницу несолоно хлебавши.

На выходе же из княжеского терема ее поджидал юный дружинник.

— Сколь вместе на лестнице ни стояли, а имечка-то я твоего и не проведал, красна девица. — И все с той же широкой располагающей улыбкой на симпатичном добром лице шепотом добавил: — Тебя в твоей избе мой сотник Стоян ждет, о князе Константине говорю вести желает, так что поспешай. — И продолжил громко и напевно: — Экая ты недотрога. Дозволь хошь проводить тебя до калитки.

Травница настороженно посмотрела на дружинника, но раздумывала недолго. Если речь об ее названом братце, то надо идти. Да и удивительно было бы, если б этот добродушный и веселый молодец не склонился сердцем к такому же честному искреннему князю, продолжая служить братоубийце.

— Ишь какой прыткой! — сразу подладилась ему в тон Доброгнева, и, перебрасываясь шуточками, они вдвоем направились к старенькой избушке, расположенной уже за городскими воротами на самой окраине посада.

Бабка-бобылка[55], проживавшая там, охотно приютила юную лекарку, не столько польстившись на куны, что та ей предложила за постой, сколько обрадовавшись живой душе, которая, хоть и временно, но скрасит ее сиротливое одиночество.

Впрочем, от кун она по бедности своей тоже не отказалась, виновато пояснив, что нипочем бы не взяла, ежели бы не превеликая нужда.

По пути разговор в основном велся все больше шутливый, с подковырочками, легкими и безобидными от Евпатия и более колкими и острыми со стороны Доброгневы.

Единственный раз, отчего-то вспомнив дюжего детину на княжеском дворе, она всерьез спросила:

— А ты и впрямь бы согласился катом стать?

Евпатий искоса взглянул на свою спутницу и, отбросив в сторону обычное ерничество, задумчиво протянул:

— Ну ежели токмо для Парамона, да и то не ведаю, возмог бы я в себе силы найти, чтобы шелепугу об эту падаль марать. Хотя, памятуя, сколь душ он загубил кнутовищем своим, мыслю, что смог бы. К тому же, — он усмехнулся и продолжил уже дурашливым тоном, — как тут отказать, коль великий князь Рязанский повелеть изволит.

— И как же вы Каину этому служите доселе? — гневно произнесла Доброгнева, не давая Евпатию перейти на шуточки-прибауточки.

— Каином он лишь седмицу назад стал, — возразил Коловрат, вновь посерьезнев. — К тому ж все они одним миром мазаны, князья-то наши, да и нельзя им иначе. Во власти быть, яко в луже грязной валяться — непременно изгваздаешься, и чем боле она, тем чумазее человек. Десятник вон, хошь и мало под рукой людишек имеет, а и то меняется, егда его из простых гридней на оное место ставят, так чего про князей сказывать.

— И ты б поменялся? — осведомилась Доброгнева.

— А чем я лучшее прочих, — философски заметил Коловрат. — Токмо не по мне оно. Верно батюшка мой мне сказывал — лучшее всего торговище вести. Там сам себе волен во всем. Енто по младости лет я в дружине послужить возжаждал, токмо уйду вскорости. Вот долг свой пред Перуном-батюшкой сполню, подсоблю твово Константина ослобонить и уйду. — И после паузы добавил: — Токмо мыслится мне, что и он не больно-то лучше.

— Он братьев своих не убивал, — возразила Доброгнева.

— Токмо в этом и разница у них с братцем Глебом, — сокрушенно вздохнул Евпатий, — а ежели до прочего, то ее и вовсе нет. И не спорь со мной, — оборвал он хотевшую что-то пояснить девушку. — Видел я их обоих год назад. Аккурат в енту пору дело было. И гульбища их окаянные тоже видел. Твой князь одну отличку супротив моего и имеет — лик пригожий, а души у них обоих черные.

— Ежели все так, то отчего ему дед Всевед пособил, от смерти спас да еще знак тайный на шею надел? Я ж ясно видала — его енто знак, им даденный.

— А ты сама-то откель о Всеведе нашем ведаешь? — поинтересовался Коловрат. — Вашей ведь сестре в дубраву ходу нетути.

Доброгнева призадумалась.