Крест и посох

Описать слезы радости, крупные как горошины, катившиеся по щекам Епифана и бесследно исчезающие в его кудлатой бороде, не смог бы никто. Чтобы понять, насколько глубоко он любил сестру, достаточно было увидеть, как ласково и бережно, едва касаясь, будто в страхе, что перед ним видение, могущее исчезнуть от неосторожного грубого прикосновения, гладил он корявыми ручищами хрупкую Дубраву.

Константин же, любуясь этой тихой, льющейся из самых глубин души радостью, про себя отметил, как все-таки удивительно устроен мир, коли в одной семье родились два совершенно разных ребенка — огромный бугай Епифан и хрупкая, гибкая, тоненькая, как веточка ивы, Дубрава.

Сказать, что она была красива, пожалуй, было бы не совсем верно, но лицо ее выглядело настолько одухотворенным, наполненным каким-то неземным светом, что, как правило, тот, кто ею любовался, не испытывал совершенно никаких плотских желаний. Хотя, зачарованный светящейся душой, зримой глазу и чистой как родник, он все равно был бы не в силах отвести глаз.

Наглядное тому доказательство — поведение Вячеслава. Впервые он обратил внимание на Дубраву буквально через полчаса после встречи с братом, когда ее лицо еще продолжало светиться от радости. Девушка сидела, прижавшись к Епифану, одной рукой нежно обнимала его за шею, другой робко, ласково гладила его бороду, которая — о чудо! — впервые имела вид причесанный и ухоженный.

Увидев эту картину, обычно бойкий спецназовец не схохмил, не выдал ироничного замечания, но напротив — застыл как соляной столб.

Очнулся он лишь спустя пару минут, да и то благодаря стоящему рядом Миньке, который принялся нетерпеливо дергать за Славкин рукав.

Только тогда он наконец пришел в себя и хриплым шепотом выдавил:

— Да с нее только иконы писать.

— С кого? — не понял поначалу Минька, но, даже разглядев, куда уставился его старший товарищ, остался равнодушен, заметив, да и то больше из вежливости: — Да, красивая. — Ляпнул: — Из нее Мария Магдалина хорошо получилась бы, да? — и выжидающе уставился на Славку.

Тот весь побагровел от такого сравнения, но сдержался и только буркнул с глубокой обидой в голосе:

— Дурак. Сам ты… — И, не желая больше говорить, лишь махнул рукой, поднимаясь к князю на крыльцо, чтобы попрощаться перед отъездом на ратную учебу.

— А чего я сказал-то?! — возмутился Минька, но, заметив, что Вячеслав обиделся на его безобидное замечание так сильно, что даже не хочет с ним разговаривать, пошел на попятную: — Я же ничего такого не хотел. Ты что? Просто я из Библии одно ее имя и знаю. — Он сделал паузу, но, не услышав ответа, продолжил виновато: — А она что, некрасивая?

— Ты что, дурной? Разуй глаза-то — это ж краса неземная.

— Да я не про нее, — досадливо поморщился Минька. — Я про Магдалину.

— Не знаю, — пожал плечами Славка. — Наверное, красивая.

— Ну вот, — удивился Минька. — И святая. Она же святая? — И в ожидании ответа вновь требовательно дернул Славку за рубаху.

Тот повернулся и жалостливо — ну что с несмышленыша взять? — пояснил:

— Святая, конечно, только вначале… проституткой была. А ты сравнил с нею… Эх, — укоризненно вздохнул он напоследок и продолжил свое восхождение по лестнице.

Минька поначалу опешил от услышанного, затем резво взбежал на самое крылечко, обгоняя товарища, и, повернувшись к нему лицом, просительно произнес:

— Не сердись. Понимаешь, я ведь из всех этих святых женского пола только одно имя и слышал, потому и сказал. Я же не знал, чем она вначале занималась. А так, конечно, разве ж это ей подходит. Да и куда ей… — И, видя, что лицо Вячеслава вновь посуровело, а брови снова гневно нахмурены, и, стало быть, он, Минька, опять что-то не то ляпнул, заторопился с объяснениями: — Она же прямо совсем другая. Я это имел в виду. Такая вся не от мира сего… — Подумав, добавил: — Одухотворенная, — после чего, ищуще заглядывая в глаза, вновь попросил: — Не злись, а? Расстаемся ведь.

— То-то же, — буркнул Славка и хмыкнул насмешливо, передразнивая: — Одухотворенная… Да с нее богородицу писать надо. Это ж Сикстинская мадонна, а ты ее с Магдалиной сравниваешь. Ладно, мир. Что с остолопа возьмешь. — И в знак того, что конфликт исчерпан, дружелюбно хлопнул по протянутой ладошке Миньки, пояснив: — И впрямь, не ругаться же нам с тобой на прощание. Пошли, Кулибин, а то я с князем нашим проститься не успею, да и дружина, поди, меня заждалась.

Всего этого Константин не видел — был занят очередной воспитательной беседой со своей дражайшей супругой, которая углядела в приобретении новой обельной холопки очередное покушение на священные устои христианского брака.

— И кого купил-то, — злобно шипела она, как растревоженная гадюка. — Ни кожи ни рожи. Одни кости, будто месяц не кормлена. И хоть бы чуток стыда у тебя в гляделках бесстыжих засветилось, так ведь нет же. Ах ты, кобель поганый! — не выдержав, заголосила она.