Крест и посох

– А дотянет ли он до утра? – хмуро поинтересовалась высоким тонким голосом вторая тень. – Вон сколько руды потерял, пока повязку не наложили.

Епифан круто повернулся к говорившему и, крякнув, что есть силы въехал ему кулаком в челюсть. Тот, отлетев в сторону, немедленно заскулил чуть ли не по-детски:

– Ты что, ты что. Я ж так только.

– Ну и я... так, – буркнул Епифан. В нерешительности почесывая кулак, он сделал было пару шагов к лежащему, но тот принялся столь проворно отползать от грозного бородача, что стремянной только хмыкнул и остановился.

– Стало быть, больше не хочешь? – презрительно поинтересовался он напоследок.

– И так уж чуть скулу не своротил, – плачуще отозвался обладатель высокого голоса. – Куда ж больше.

– Так это же я с шуйцы приложился, вполсилы, – пояснил Епифан неразумному. – Стало быть, можно и побольше отвесить. Ну да ладно. Нечего тут разлеживаться. Лучше костерок запали. И ты, Изибор, подсоби ему.

– Ты погоди с костерком-то, Епифан, – возразил Изибор, настороженно оглядываясь вокруг. – Для начала глянь-ка по сторонам.

– Ну? – непонимающе откликнулся стремянной.

– Что, вовсе ничего не чуешь? А я так вмиг неладное узрел, едва только мы тут очутились. В заповедной Перуновой дубраве мы.

– Вот те и раз! – охнул Епифан. – Да еще в самый Перунов день. Ты куда же, нехристь, нас приволок?! – повернулся он к Гремиславу, как раз появившемуся на полянке.

– Зато воев Глебовых сюда калачом не заманишь, – откликнулся тот равнодушно. – Да и нет тут никого. К тому же против острого меча ни одна ворожба не вытянет.

– И впрямь говорят, Гремислав, что у тебя в душе ни в Христа, ни в Перуна веры нет, – то ли восхищенно, то ли с осуждением откликнулся обладатель высокого голоса Афонька.

– Коли кому делать нечего, так пусть себе языки точат, – небрежно отмахнулся Гремислав. – А про кострище ты верно приметил, Епифан. Конечно, руда у князя уже не бежит, но прижечь ее все одно надобно. Так что без огня не обойтись. Давай, Афонька, берись за дело.

– А волхв? – с опаской переспросил лучник. – Ну как осерчает, что мы самовольно, без его дозволения тут хозяйничаем? Он ведь в своих владениях и так в большой силе, а сегодня, в Перунов день, так и вовсе.

– С ним даже князь Глеб совладать не сумел. Ты вспомни, Гремислав, какая гроза разразилась, когда он два года назад, по просьбе епископа Арсения, смердов с топорами прислал, чтобы все дубы тут под корень посрубать? С домов крыши посносило, а терем княжеский в Рязани аж в трех местах полыхнул.

– Сказал же я, что нет тут никого, – успокоил заробевших дружинников Гремислав.

– А не углядят вои Глебовы? – нашел новый повод для беспокойства лучник.

– А это уже все равно – углядят или нет, – мрачно заметил Гремислав. – Даже и нам все равно, а уж князю и вовсе.

– Чего? – грозно спросил Епифан.

– А того, – зло огрызнулся Гремислав. – Ты глянь-ка сам на его рану. И ручищами своими махать пред рожей моей нечего. Очень много крови из князя вытекло. Если бы ведьмачка рядом была, глядишь, и смогла бы его излечить. А теперь что тут сделаешь – хоть от погони и оторвались, но до Ожска нам с ним не пройти ни конным, ни пешим. Неужели сам не знаешь, что дубрава эта куда ближе к Рязани стольной, нежели к Ожску. Стало быть, вои Глебовы все равно выйдут на нас, если не сегодня, так денек-другой погодя. Загонят, как зверей диких. Так что если и отдаст князь к утру Богу душу, то, может, оно для него и лучше будет. Ведь если он братцу в лапы угодит, тот его никак в живых не оставит. Да еще и не просто убьет, а замучает. И пусть мы все вчетвером удавимся тут, князю нашему от того не полегчает нисколько. Вот и весь мой сказ.

Всю эту беседу Константин, лежащий неподвижно, выслушал с закрытыми глазами, но когда в нее вмешался еще один голос, на этот раз вовсе ему незнакомый, он вновь их открыл.

Посреди небольшой полянки, на которой они находились, стоял высокий старик в длинной свободной рубахе до пят и с увесистым посохом. Роскошная седая борода ползла у него по груди, постепенно истончаясь и заканчиваясь аж где-то ниже живота.

– Ишь ты, удавятся они. Не след в дубраве святой на себя руки накладывать. За такое и после смерти взыщется.

Голос у него был низкий, глубокий, но очень чистый и сочный.

– Вот дьявол. Откуда он вынырнул-то? – оторопело выдохнул Изибор.

– А ты, Гремислав, ведь говорил, что нет никого кругом, – пискнул Афонька, торопливо отступая за спины товарищей и быстро крестясь.

Епифан молчал, шумно сопя и настороженно разглядывая старика.

– А я думаю, что не дьявол он и не святой, – недобро прищурился Гремислав и медленно потянул меч из ножен. – Мнится мне, будто волхв это к нам в гости пожаловал, да не простой, а сам Всевед.

Блеснув лезвием меча, он решительно шагнул к старику, недобро оскалив зубы:

– Дозволяю помолиться в последний раз, старее. Хоть Перуну, хоть еще кому из идолов своих поганых.