Крест и клинок

Этот показ был прерван пением. Гектор повернулся и увидел, что по помосту влачится колонна галерников. На каждом железные кандалы, а ножная цепь подтянута и зацеплена за металлический крюк на поясе. Они шли и пели какой-то гимн, и все это были здешние гребцы-старожилы, потому что знали свои места, подходили и рассаживались по пять человек на скамье. Потом первый в каждой пятерке наклонялся, брал палубную цепь, лежащую у ног, продевал ее через ножные кандалы, а свободный конец в кольцо, чтобы надсмотрщику оставалось только подойти и запереть висячий замок. Только после этого галерники перестали петь гимн и замолчали в ожидании.

Раздался свисток. В дальнем конце галеры на кормовой палубе появилась какая-то фигура. Это снова был Пьекур.

— Один галерник произнес гнусное богохульство против Девы Марии и всех святых в раю, — сказал он.

В его тихом голосе звучала угроза, наполнившая душу Гектора тревогой. Пьекур спустился по короткому трапу с кормовой палубы и пройдя по помосту около трети длины судна, остановился. Повернувшись к левому борту, он приказал:

— Квартероль, раздеться. Вог аван, исполнить наказание. Всыпать горячих в полную силу.

Гектор увидел, что четвертый гребец с ближайшей скамьи встал и начал снимать с себя рубашку. Руки у него дрожали. Надсмотрщик отпер замок цепи, так что полуголый галерник смог подойти к помосту. Там он лег ничком, лицом вниз, а гребцы со скамей по обе стороны настила крепко держали его за руки и за ноги, так что он лежал, растянутый поперек прохода. Первый, самый крупный гребец из пятерки, медленно поднялся и встал над своим распростертым товарищем. Пьекур подал ему длинный кусок просмоленной верви, а сам отступил и стал ждать. Человек поднял веревку, и Гектор увидел, что она упруго гнется, но не загибается. Видимо, высохшая смола делает ее почти такой же жесткой, как палка.

— Бей! — приказал Пьекур.

Гребец взмахнул верхней частью веревки. Со своего места Гектор видел красный рубец, появившийся там, куда пришелся удар.

— Еще! — без всякого выражения бросил Пьекур.

Только после двух десятков ударов, когда наказуемый, судя по всему, потерял сознание, первый помощник прекратил экзекуцию.

— Послать за брадобреем, отворяющим кровь. Уксус и соль. Потом уложить на канатный ящик, пока не оправится.

— Не хочет, чтобы этот бедолага помер от гангрены, — пробормотал Бурдон. — Опытными гребцами не бросаются.

Гектору стало тошно.

— И часто такое бывает? — тихо спросил он.

— Смотря каков первый помощник, — ответил Бурдон. — И смотри, как бы тебе не испортили аппетит. Жратва на очереди.

Снова прозвучал свисток, и на сей раз он означал вечернюю раздачу пищи. Маленькую кухню установили по левому борту, где была убрана восемнадцатая скамья. Там три галерника управлялись с большим котлом похлебки. Варево разливали черпаком по бадейкам, и доверенные галерники разносили их по проходу, наполняя деревянные миски, которые протягивали скованные гребцы. Следом шел еще один, заслуживший такую привилегию примерным поведением, раздавая ломти хлеба величиной с кулак. Когда раздавали пищу третьей скамье, Гектор заметил, что большой оджак, сидевший ближе всех к проходу, получил порцию побольше. Бурдон прошептал:

— Не вздумай жаловаться. Вог аван всегда получает больше других. Это чтобы поддержать в нем силу. Сам увидишь, ему не позавидуешь. Вог аван — самый главный человек на гребной скамье. — Карманник откусил от хлеба. — Хотя бы еда здесь приличная. И на том спасибо.

Гектор с сомнением заглянул в свою деревянную миску. В ней было немного маслянистого фасолевого супа, судя по запаху, — прокисшего.

— А что, бывает и хуже? — спросил он.

Бурдон кивнул, набивая рот.

— Ублюдки-поставщики сплавляют Галерному корпусу гнилье, а комиты уменьшают дневной рацион — хотят, чтобы галерники тратили заработанные гроши на еду и грог в лавке комита. А тут полная норма и приличный харч.

От запаха супа у Гектора схватило живот. Ему срочно потребовалось облегчиться.

— А где тут отхожее место? — спросил он.

— Вон там, — Бурбон кивнул в сторону наружного поручня. — Свесь задницу за борт и — вперед.

Несчастный Гектор пробрался мимо своих товарищей, и всем пришлось подвинуться, чтобы он мог протащить свои оковы вдоль центральной цепи и добраться до борта галеры. Жизнь в алжирских баньо никогда не была столь гнусной и унизительной, как здесь, думал он, испражняясь через борт галеры.

Он пробирался обратно на свое место в середине скамьи, когда раздался новый приказ свистка, за которым последовало приглушенное бормотанье галерников. Это, очевидно, был сигнал, разрешающий разговоры. Тут же Бурдон подался вперед, похлопал сидящего перед ним галерника по плечу и спросил, откуда тот. Тот ответил, что из Парижа, и они заговорили друг с другом, понизив голос и так быстро, на парижском жаргоне, что Гектор почти не мог уследить за их беседой, хотя было очевидно, что Бурдон задает один вопрос за другим. Лишь когда вор наконец выпрямился, Гектор смог спросить:

— Что ты узнал?

Бурдон явно был в недоумении.