Крещение

Журочкин слышал окрик, но не обернулся даже. Побежал, сгорбясь и запинаясь. И в душе Охватова появился горький осадок: «Больной же, ходит тень тенью, а все — таки лжив в чем–то. Как понять человека? Как проверить? Майор Коровин, бывало, никому не верил и, может, был прав: ранение или смерть — и никакого спасения. А вот солгал и уцелел. Как верить?..»

— Что ж мы, товарищ комиссар, в наступление–то не пошли? — спросил Абалкин и уставился стоячими глазами в рот комиссара.

— А ты, Абалкин, не подумал, что наступление–то, может, и не было запланировано.

— Бои–то планируют, что ли?

— А ты как думал.

— И потери планируют? — Абалкин занервничал, снял шапку, почистил рукавом шинели медную, в прозелени, звездочку. Надел. — Может, потому и жратвы нам давать перестали, что мы уже спланированы?

— Чушь несешь, Абалкин. Неужели трудно понять, что дороги все рухнули, железная дорога звон где.

— Да я понимаю. Но все–таки.

— Они то едят, другое едят, — заговорил Алланазаров, показывая глазами на бойцов, — а бедный туркмен без мяса совсем пропал. Трахома без мяса. Курсак больной без мяса. Как можно жить? Пойдем к нам, товарищ комиссар. Пропал елдаш. — Когда комиссар Савельев поднялся и пошел за Алланазаровым, тот оживился немного и, подстроившись под ногу комиссара, успокоил его: — Вы не бойтесь, товарищ политрук, у нас Журочкина нету. Где сказал туркмену, там и будет туркмен. Однако боя страшно. А так не бойтесь, ничего туркмены не скажут. Вообще, туркмены — храбрые джигиты. Они первыми встали против Чингисхана и дрались. Чингисхан в плен туркмена не брал. Туркмена, товарищ комиссар, только обстрелять надо — потом немец плакать от него будет. — Алланазаров улыбнулся своей шутке и тому еще, что комиссар внимательно, с веселым взглядом слушал его.

Бойцы–туркмены сидели кружком на корточках и ели из ведра распаренную пшеницу. Они, оказывается, нашли где–то пшеницу, залили ее водой и сварили в углях — без дыму. Так как все они поочередно раздували под ветром угли, то глаза у них от натуги и жара были красны и напухли. По щекам были размазаны слезы.

Комиссар сказал им «салям», и они обрадовались, приветливо потеснились, давая ему место у ведра. Пшеница плохо упрела и пахла затхлым, мышами, но комисcap, уважая гостеприимство, ел и, переглядываясь с бойцами, улыбался. И они улыбались. Особенно понравился Савельеву, совсем молодой боец, круглоголовый, с кроткими, печальными глазами и большим пятном на вершинке левой щеки от пендинской язвы.

— Как твоя фамилия? — спросил политрук Савельев.

— Рахмат Надыров.

— Откуда родиной?

— Родиной? Каахка. Раз–два — граница. Два шага, — Рахмат шагнул пальцами по колену и засмеялся, обнажив тесные белые зубы.

— Немцев бить будешь?

— Немцев? — Рахмат не совсем понял вопрос и поглядел на Алланазарова, но вдруг закивал головой, видимо, догадался, о чем спрашивал комиссар: — Будешь бить. Будешь…

— Он доброволец, товарищ комиссар, — подсказал Ал — ланазаров. — Ему только–только семнадцать.

Рахмат Надыров виновато опустил свои длинные ресницы, густо покраснел, а шрам на щеке стал черным.

— Алланазаров, скажи бойцам, что я остаюсь с ними. С ними и в бой пойду.

Алланазаров хотел перевести слова комиссара, но бойцы и так поняли их, потому что снова оживились, закивали.

Высоко в небе показался фашистский двухфюзеляжный самолет–разведчик. Он летел вдоль линии фронта и двигался так медленно, что с земли казалось, будто он шагом обходил войска. Бойцы разбежались по своим ямкам. Рахмат Надыров, перебегая от опустевшего ведерка до своей ячейки, едва не рыл землю носом — пригибался, а упав в ячейку, натянул на голову полу шинели. И смешно было Савельеву видеть это и грустно: ведь самое страшное впереди, и уж там никак не закроешься шинелью.

Справа, где залегли ротные цепи, послышались гортанные голоса, а вскоре дошла и сама команда:

— Приготовиться к атаке!

Как ни долго ждали этой команды, все равно она прозвучала неожиданно, и даже комиссар Савельев, бывавший в боях, оробел, не знал, что делать и о чем думать. Чтобы задавить в себе какое–то неопределенное тягостное чувство, закричал фальшиво–бодрым голосом:

— Приготовиться! Москва за нами!

Рахмат Надыров даже ухом не повел. Лежали без движений и другие бойцы. Аллаиазаров выбрался на валок один и зарядил винтовку.

— Все на валок! — опять прокричал Савельев и опять впустую. В это время подошел взводный Охватов, в расстегнутой телогрейке и только по низу перехваченной ремнем, в руках — винтовка.

— Алланазаров! — негромко, но внушительно позвал Охватов и рявкнул: — Все на валок!