Крещатик № 95 (2022)

– Почему ты называешь ее бабушкой?

– Ее все в семье так зовут. Я к ним попала, как раз когда хозяйка родила и ей нужна была помощь.

– А твоя сестра Чештин?

– Моя сестра Чештин? – Айна улыбнулась, но сразу посерьезнела. – Это медсестра, «сестра Чештин», которая взяла меня к себе… Она умерла… Мы всего год так счастливо прожили. Потом я почти месяц жила одна в пансионате, потому что сестра Чештин заплатила вперед, а с февраля 47-го года уже в семье.

Они сели в трамвай, не глядя на номер.

– А раньше, до райского Энгельсберга?

– До райского Энгельсберга мы жили в Карлстаде, – Айна помолчала, потом сказала: – Там я узнала про концлагеря.

– Откуда? – удивился Давид.

– Там была больница специальная, в школе, туда привезли женщин, освобожденных из лагерей, летом сорок пятого. Сестра Чештин работала в больнице, а я помогала. Они все были… страшно худые и больные. Их называли «девушки Бельзена», потому что они были из лагеря Берген-Бельзен. У многих был туберкулез, к ним мне не разрешали ходить. Большинство умерло почти сразу. Но некоторые поправились, их потом отправили в санаторий, больницу закрыли, а мы переехали в Энгельсберг.

Трамвай остановился, они вышли на площади.

– Мне надо идти, до среды, Давид!

– До среды, Айна.

Среда, 16 ноября

В среду Давид, наконец, смог опять поехать в школу на велосипеде. После занятий он не остался, как обычно, в музыкальном классе, а сразу помчался вниз встречать Айну. На багажник он натянул старую русскую шапку, которую штурман собирался выкидывать, – на затылке шапка была порвана, но сидеть это не мешало, наоборот, без прорехи шапка не оделась бы на багажник так ловко.

– Прошу садиться, – пригласил Давид Айну, когда она вышла.

Но она только засмеялась, и Давид, посмотрев на свою работу, засмеялся тоже. Уши свисали по бокам колеса, козырек был отогнут вниз, как будто кто-то сердитый прятал под ним глаза.

– Нет, – сказала Айна, отсмеявшись, – мы не сможем тогда разговаривать. Я не могу говорить с твоей спиной.

– Тогда садись на седло, – сказал Давид.

– Я же не достану до педалей, – удивилась Айна.

– И не надо. Я тебя повезу, – он помог Айне забраться на сиденье, взялся руками за руль.

– А мне как держаться? – чтобы дотянуться до руля, она перегнулась через его правую руку, почти легла на нее.

– Как говорил папа, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – он повел велосипед по улице, и Айна схватилась за рукав его плаща. Их головы оказалась на одном уровне.

– Давид, – она смотрела смущаясь, – расскажи мне о своем отце. Если можно.

– О папе… Можно. Только… тебе, правда, интересно? – он посмотрел на Айну и увидел ответ. – Папа родился в Кишиневе.

– Ки-ши-и-нёв, – повторила. – Я это слово знаю.

– Откуда? – удивился Давид.

– Не помню, слышала когда-то давно, еще в детстве. Может быть от деда.

– Это в России, тогда этот край назывался Бессарабия. – Он помолчал, потом продолжил, – папин отец, мой дед, был музыкантом, клезмером. Это еврейские музыканты, играющие на свадьбах, похоронах, при всяких событиях. Он играл в маленьком оркестре, который ездил по округе. А папин дед со стороны мамы, мой прадед, воевал в турецкой войне и был представлен к награде. Но медали ему не дали почему-то, и командир сам его наградил – вручил столовое серебро, очевидно, собственное. Бумагу написал специальную с сургучной печатью, что за храбрость награждается набором серебряных ложек. Эта бумага у прадеда в магазине висела, он тканями торговал. Его в городе уважали, и у него всегда было много покупателей. Они хорошо жили. А в третьем году, в 1903, в Кишиневе прошел большой погром. Папе было 9 лет… как мне в 38-м…

Давид замолчал и остановился, у него было чувство, что все в жизни повторяется. Они шли по той же улице, где и неделю назад, и также трудно было ему рассказывать. Айна как будто прочитала его мысли. Она соскочила с велосипеда и подошла поближе к Давиду.

– Мы как раз здесь шли. Ты мне рассказывал про погромы… Неделю назад. Не надо.

– Что не надо?

– Если тебе трудно рассказывать. Я не хотела…

– Знаешь, мне потом стало легче. После того, как я рассказал. Я никогда ни с кем не говорил о себе и … о своих. Я сам не все знаю, папа мне не все рассказывал, знаю только, что папин младший брат умер во время погрома, и мама заболела и умерла тоже. Папа с отцом и сестрой уехал потом в Яссы, это в Румынии, рядом с Кишиневом. На самом деле, это была когда-то одна страна, один язык. В Яссах жило много евреев, даже театр был еврейский. Папа закончил там гимназию и уехал в Вену учиться музыке. Это его спасло.

– Спасло?

– Да, во время Первой мировой войны в Яссах была страшная эпидемия тифа, папина сестра и отец умерли…

Давид посмотрел на Айну.

– Я тебя расстраиваю моими историями.

Она не ответила, только ткнулась головой в его плечо. Давиду стало жарко.

– Пойдем, что-то покажу! – воскликнул он с неожиданным энтузиазмом.

– Темно же, – удивилась Айна.

– Тут свет не нужен, – он вдруг заторопился, закинул ногу на велосипед, – садись!