Крепостной шпион

И девочка была взята на воспитание сестрою матери, тёткой Натальей и женой тайного советника иностранной коллегии, генерала Константина Бурсы. До шести лет Анна не знала о том, что Наталья Алексеевна и Константин Эммануилович не её мать и отец.

А когда Анне исполнилось шесть, она вторично сделалась сиротой — на переправе через Оку лодка перевернулась, тело Натальи Алексеевны выловили только через два дня рыбаки.

Тогда-то и открылось, что она не родная дочь Бурсы, а только временно находится под опекой и по достижении совершеннолетия должна унаследовать богатое имение собственных родителей.

После гибели Натальи Алексеевны за воспитание маленькой Анны взялся дядюшка, Константинович Эммануилович Бурса. Бездетный курский помещик, к тому времени уже генерал в отставке, мечтал иметь сына, и за 14 лет, что они прожили вместе, привил девочке умение здраво судить об обстоятельствах, а также и способность представить себя на месте другого человека, и принять в критическую минуту единственно верное решение — это были чисто мужские качества. Хорошее домашнее образование с гувернантками и учителями, выписанными из Италии и Франции, умение держать себя в обществе, музыка и языки, сочетались с верховой ездой и захватывающей псовой охотой.

Когда девочке исполнилось 14 лет, она также хорошо, как и строить вычурные фигуры менуэтов или мазурки, умела поразить противника шпагой, и попадала из пистолетов в карту с двадцати шагов.

Но что-то произошло в столице. Бурса, по не ясной для девочки причине, был вынужден покинуть своё поместье и уехать за границу.

А юную Анну Владиславовну отправили в Москву ко второй её тётке — Тамаре Шурсяной, урождённой Покровской.

В течение трёх следующих лет девушка не могла не то, что лихо вскочить на коня, но даже взять в руки саблю, к чему привыкла. За три года ни одного урока фехтования, ни одного самостоятельного шага, ни одного решения. Рядом не оказалось ни одного человека, с которым Анна могла бы быть откровенной.

Девушку распирала жажда действия, а между тем, самый острый предмет, которым она владела, была игла для вышивания. За каждым шагом её в усадьбе тётки следили. Следили мягко, по-родственному, как можно следить за богатой невестой на выданье.

Были вечера, когда с тоскою глядя в окно на улицу, Анна Владиславовна думала, как ей сбежать из этого уютного, тёплого дома. С каждым днём, с каждым часом девушка тосковала всё больше, и неизвестно чем бы разрешилась её тоска, если бы вернувшийся из-за границы дядюшка, не пригласил Анну к себе.

Оказалось, что дядюшка Константин Эммануилович, выстроил в столице большой новый дом, и предлагал переехать к нему. Тётка не возражала.

В присланном письме, как умный политик, Константинович Эммануилович приводил совершенно неопровержимые доводы за переезд девушки.

«Не в пример вашей медлительной и сонной Москве, где Анечка более как на какого-нибудь мягкосердечного помещика, проводящего всю свою жизнь в склоках с соседями, рассчитывать не может, — писал он, — в Петербурге можно будет устроить нашей девочке наилучшую партию».

Через неделю после прихода письма, простившись с тёплой ленивой Маросейкой и расцеловавшись со слезливою своей тёткой Тамарой, Анна покинула Москву.

Нельзя сказать, что стычка, увиденная из окна, напугала девушку. Просто захотелось ей вскрикнуть, и она вскрикнула.

Совсем ещё недавно по дороге из Москвы в Петербург, Анна стала свидетельницей одной дуэли с печальным концом, и это было достаточно серьёзным испытанием. Присутствуя на дуэли наблюдателем, Анна Владиславовна сперва задохнулась при виде проткнутого шпагой человека, но уже за завтраком могла поддерживать разговор, шутила и даже выпила немножко вина.

«А здесь что, дурачество, пантомима. Это не серьёзно, — думала она. — Для смерти нужны условия. Нужны: утро, лес, тишина, дорогие французские пистолеты с гравировкой на золочёных рукоятках. Для смерти нужны секунданты, следящие за правилами боя, нужен доктор, коричневый кожаный сундучок — бинты, корпия, мази. Могут, конечно, покалечиться, дураки, ну да не моё это дело, не моё».

Через три недели Анне Владиславовне должно было исполниться 18 лет. И уж тогда полная свобода. Дядюшка, Константин Эммануилович, не станет её больше держать взаперти, в этой роскошной гигантской клетке, где над чёрным ходом вечно полыхает устрашающе, газовый фонарь. Где вышколенные лакеи не только носят ливреи в цвет стен, а и башмаки у них специальной формы, повторяющие цветом паркетные доски, по которому они осторожно ступают. Где от работающей под полом махины, иногда вздрагивает весь дом, и к дядюшке в кабинет можно по специальному дозволению подняться в механическом кресле на цепях, именуемым лифтом.

Махина питала водой из Мойки не только кухню, но даже и верхние этажи здания. Лифт понравился Анне, но лакеи раздражали её. Иногда она била кого-нибудь из них книгой по спине. Лакей вздрагивал, кряхтел, но даже не оборачивался.

Лакеи прислуживали только в бельэтаже. На других этажах слуг вообще не было, хотя в точности Анна сказать это не могла.