Крепость живых

В это милое время ни о каких гарретах типа нынешних металлодетекторов и речи не шло. Кроме собирателей было только два типа поиска: копательство и бульканье. Копатели без затей подыскивали понравившийся лично им кусок окопа или блиндаж и, проверив по возможности перспективность (ну, например, воронки на бруствере, гильзы и т. п. удостоверяло, что здесь шла стрельба), начинали откачивать воду и рыть, рыть, рыть… После этого на дне окопа или блиндажа становилась доступной всякая фигня и мелочь. По сей причине рыть было интересно, было в этом некое археологическое ощущение. Тогда я впервые ощутил дикое чувство временного пробоя, когда мы нашли баночку с кремом после бритья и, свернув крышечку, увидели четкие отпечатки на креме трех пальцев – даже папиллярные линии сохранились: как взял немец последний раз крем, так след и остался, словно и не было десятков лет, словно это случилось несколько минут назад.

Булькатели были более смелыми. Работали они только летом, пока можно было залезать в воду. Забравшись в воронку, они щупали там в иле руками и ногами. Разумеется, никаких находок вроде книг, газет, тюбиков, зеркал, самодельных рюмок с резьбой, сделанных от скуки в период затишья из гильз, и прочего бытового добра таким методом найти было невозможно, но вот крупные вещи и в первую очередь оружие, которое саперы не чинясь скидывали по воронкам, булькатели находили куда чаще, чем мы. Правда, периодически они резались о куски стекла, напарывались на колючки или калечились другими способами, но такая мелочь не остужала их пыл.

Наша артель твердо встала на путь копателей (дурацкое это словечко прилипло из курса истории – там какие-то протестанты что-то рыли в знак протеста). Вожаком сразу стал крепкий и ловкий одноклассник со странным прозвищем Боров. Вот уж на кого на кого, а на борова он никак не был похож. Оказалось, что он по доброте душевной поменялся прозвищем с другим нашим одноклассником, который был ему однофамильцем. Однофамилец был сырой, пухлый и не очень сообразительный парень. Класс это списывал на то, что он был «искусственник». Я тогда не знал, что это означало, что он всего-навсего вскармливался не грудным молоком, а смесями. Одно то, что однофамилец упер со стройки кафельную плитку и потом облицевал ею ванну и туалет, причем плитки хватило и на потолок, достаточно характеризовало его. Особенно же характеризовало то, что вскоре плитка с потолка и стен стала отваливаться, но не вся – часть оказалась прилепленной насмерть. Угадать, какая плитка свалится сидящему на унитазе или моющемуся под душем, было невозможно, и незадачливый плиточник сам пару раз получил плиткой по башке и от матери еще огреб.

Вот наш вожак и отдал ему свою кличку Лаф, а сам стал Боров. Обмен ничего не дал – новоиспеченный Лаф повесился через несколько лет. Кстати, он почти и не копал…

Боров был уже тертый калач и довольно ловко разбирал минометки, гранаты и противотанковые мины. К снарядам у всех нас было отношение куда более осторожное. Мы отлично запомнили, когда подорвался Невзор – местная знаменитость, к которому милиционеры приезжали по расписанию чуть ли не раз в неделю и выгребали из квартиры кучу всякого разного взрывчато-огнестрельного… Заскучав от привычного и возжелав новых ощущений, паренек стал разбирать 37-миллиметровый снарядик – чертовски красивая штучка вообще-то. Кто понимает – пояски, деления, да и вообще как игрушечка…

Его приятели, не одобрившие этого занятия, отошли в сторонку. Тут у Невзора в руках и бахнуло. Соратнички чесанули по домам, зачем-то выкинув портфель Невзора в Говнотечку… И затаились. Прижали уши.

Утром какой-то работяга шел из Ульянки в Горелово на работу, тогда многие так ходили. Часть тропинки пробегала как раз у воды этой самой речушки. Вот дядька и обратил внимание на какие-то темные потеки на склоне, поднял взгляд с тропинки на откос берега и увидел там Невзора. Тот еще теплый был, когда его мужик нашел.

Оказалось, что взрыв снарядика в руках не убил Невзора, а роем мелких осколков страшно порвал – кисти рук, колени, лицо. Как удалось искромсанному Невзору проползти двести метров и как он сообразил, что на тропинке у него еще есть шанс кого-нибудь встретить, мне и сейчас непонятно. До речки он за ночь дополз и там окончательно кровью истек… След за ним остался – через неделю еще видно было.

Мы из этого сделали два вывода и твердо их придерживались: не разбирать снаряды и, если кто из наших взорвется, не убегать, как приссавшие дети.

Несколько лет, пока я жил в Ульянке, были посвящены копу. Если времени было побольше – отправлялись на Пулковские, если мало – болтались по Разбитому, а зимой в морозы рылись в болотистом леске, благо морозцем прихватывало воду.