Крепость Серого Льда

Кроп скинул с себя кандалы и подошел к Джезии Мампу, который прощался со своим другом. Рыхлый Агги уже ушел — Кроп достаточно навидался мертвых, чтобы это понимать, но Джезия все равно говорил с ним и рассказывал, как они поплывут на плоту по Срединной и будут объедаться зеленым луком и жареной рыбой. Кроп разрубил соединяющую их цепь, хотя и не хотел разлучать их.

Он-то знал, что значит любить кого-то всем сердцем.

— Сюда, верзила! Освободи меня!

Кроп, послушный голосу Горького Боба, двинулся вдоль цепи, разбивая очередные звенья. В руднике стало совсем черно. Люди дрались и убивали во тьме, рыча и ругаясь. Одни переводили дух, прислонясь к скале, другие продолжали колошматить уже мертвых бычехвостов. Кроп не понимал их злости, но остановить их не пытался. Люди есть люди, и он давно убедился на горьком опыте, что из вмешательства в чужие дела ничего хорошего не выходит.

Держи глаза и руки при себе, полудурок, не то мужики полезут в драку, а бабы начнут орать, что их насилуют. Эти старые слова и теперь наводили на него страх. Он большой и потому опасен — значит надо стараться быть маленьким и безобидным.

Он шел осторожно, переступая через мертвых.

Когда он поднял кирку, чтобы разбить цепь Скорбута, последние проблески света погасли. Холод усилился, и Кроп чувствовал, что воздух давит ему на спину, как ледяная вода. Битва, идущая в руднике, затихла.

— Руби, — прошипел Скорбут, брякнув цепью, но Кроп больше ничего не видел и боялся его поранить.

В середине ствола раздался крик. Кроп слышал, как кричат ягнята, когда их терзают собаки, и кобылы, когда они жеребятся, но никогда еще не слыхивал такого вопля, полного тоски и боли. Ему захотелось бежать отсюда сломя голову: он жил долго, видел многое и знал, что в ночной тьме живет другая, еще гуще. Тот, кто отбрасывает человеческую тень, не всегда человек.

Завопила в голос одна из женщин, и мощный порыв воздуха сотряс рудник, заколебал веревочные мосты и взъерошил Кропу волосы. Люди бросились наутек — он их не видел, но слышал, как лязгают их цепи о камень.

Скорбут приставил что-то острое к ноге Кропа.

— Руби давай, верзила. Живым меня здесь не возьмут.

Кроп знал, как бычехвосты расправляются с бунтовщиками. Джону Драму затолкали в глотку алмазы — бракованные камни, мелкие и серые, а потом еще живого бросили в толпу на Ледяной площади. Его разорвали на части, сказал Горький Боб, они вытаскивали у него внутренности, и руки их дымились от крови.

Кроп опустил кирку на цепь Скорбута, и тот с рычанием высвободил ногу.

— Ты меня зацепил, но это сладкая кровь, и я на тебя не сержусь. Держи руку, будем выбираться отсюда.

— Но ведь...

— Хочешь сказать, что тут еще остались закованные? Хочешь остаться и расковать их трупы? — Случайный проблеск осветил светло-серые глаза Скорбута. — Нас пришло сюда девять из оловянных рудников, в ту зиму, когда Купель замерзла, а теперь сколько? Мэнни нет. Никого не осталось, кроме нас с тобой.

Кроп помнил Вилла. Он знал на память все песни и умел спать стоя. Тяжело думать, что его больше нет.

— Я хочу взять Хадду, — упрямо сказал Кроп.

— Забудь о ней. — Скорбут схватил его за руку. — На что тебе старуха? Там и спасать-то нечего.

Кроп бережно, но твердо забрал свою руку. Он не любил Хадду, но это она привела в рудник тьму — без нее они так и остались бы закованными.

Скорбут выругался и хотел уйти, но задержался. Сунув руку за пазуху своей драной рубахи, он сказал:

— Пусть не говорят, что Скорбут Пайн не платит свои долги. На, возьми. — Он вложил в руку Кропа что-то круглое. — Покажи это в любом воровском притоне к северу от гор, сошлись на меня, и тебе помогут.

Кроп зажал в кулаке легкое, тоненькое колечко — не мужское и даже не женское, скорее детское.

— Береги себя, верзила, — сказал Скорбут. — Я не забуду того, кто разбил мою цепь. — Он повернулся и исчез во мраке, став тенью среди других рвущихся к свету теней.

Кроп спрятал колечко в сапог и пошел искать Хадду. Внизу было холодно и никого из людей не осталось. Подошвы липли к камню, и пахло кровью. Кроп пробирался между лежащими телами. Трудно было отличить одну женщину от другой — им всем брили головы, чтобы негде было прятать алмазы. Он нипочем не узнал бы Хадду, если б не ее алмазный зуб. Горький Боб говорил, что сам хозяин рудника велел вставить его ей в тот день, когда она нашла камень величиной с жаворонка.

Хадда едва дышала. На ее ногах и животе остались глубокие следы от кнута. Кроп взял ее на руки. Она была легче охапки хвороста, и ему сделалось стыдно. Со всеми, кто делал ему добро, случалось что-то плохое. Ни на что ты не годишься, урод здоровенный. Надо было утопить тебя при рождении.