Крепость (ЛП)

И все же мятежные мысли не оставляют меня: в моем виртуальном списке есть довольно много людей, которых я бы с удовольствием схватил за горло. Но в реальности я навряд ли смогу это сделать. Пароль дня — умение лавировать как в слаломе. Сегодня требуется одно умение — пережить все это.

Бисмарка вовсе не заботит то, что в Отделе прямая карикатура на все военные события. Совершенно не заботит…. Наш «великий военачальник» раздувается гораздо больше него. А на лбу вздуваются более глубокие бороздки морщин.

«Великий блеф коварного Альбиона» — слышу вновь, — Коварный Альбион…» — это его любимейшее изречение.

По окончании построения на лестничной площадке царит настоящая толкотня. Возвышаясь над всеми, словно памятник в кругу почитателей, возвышается сам Бисмарк, стоя прямо под сверкающей люстрой, он хвастливым тоном что-то рассказывает — ну конечно: это рассказ о его охотничьих приключениях.

«Рассказы для детей» — долетает до меня шепот Йордана.

Бисмарк, кажется, готов взорваться от потока обрушившихся на него вопросов. Так получилось, что он ничего не добыл на охоте, а виноваты в этом какие-то два моряка. И тут же следуют факты: «Эти парни должны были соорудить мне высокое сиденье. И хотя времени у них было более чем достаточно, они сделали его так плохо, что у меня все тело занемело. Я вообще не мог пошевелиться….

Не верю ушам, услышав это его высказывание. Осторожно осматриваюсь, но вижу лишь внимающие ему лица. Лишь губы Йордана слегка кривятся от язвительной ухмылки.

Во время искусно выдержанной паузы в рассказе Бисмарка в помещении воцаряется мертвая тишина: все ждут продолжения рассказа, а именно, в чем же была загвоздка. Оказывается, что эти два дурака сбили вместе толстые и недостаточно очищенные от сучков чурбаны, и на этих-то сучках он и сидел: задница до сих пор болит. Это была настоящая пыточная дыба, а не сиденье.

— Парни за это еще заплатят! — рычит Бисмарк в заключение.

Несколько секунд после этого висит неловкая тишина, т. к. все думают, то ли выразить негодование всем произошедшим, то ли громко расхохотаться. Йордан уже было готов заржать от рвущегося из груди смеха, да поймал на себе осуждающие взгляды окружающих и слегка откашлялся, маскируя смешок под кашель.

А я думаю то тех двух несчастных моряках: фортуна повернулась к ним спиной… Мне уже давно известно: Бисмарк опасен, т. к. он очень мстительный человек.

Ладно, теперь надо осмотреться и присмотреться к тем, кто прибыл сюда из различных баз. Прежде всего, это корреспонденты радио и киножурналов. Совсем не сочувствую этим напомаженным расфранченным хлюстам. Они — за редким исключением — льстивые, скрытные типы, примазавшиеся к несущему им выгоду дельцу. Отошедшие от написания статей партийные пропагандисты наоборот здорово изменились: несмотря на пошитую в ателье индивидуального пошива форму, выглядят они просто вульгарно. При всем при том имеется и ряд «немецких» поэтов, уверенных в победе воспевателей героического эпоса и мастера хоровых декламаций, из тщеславия, показывающие Бисмарку свою покорность и неприкрытое восхищение им.

Старик назвал бы «божественной» их манеру делать после каждого продолжения вместо точки легкий поклон и даже пытаться изобразить на ковре книксен. Когда бы я не прислушался к их болтовне, каждое слово там сопровождается постоянными: «Господин капитан! Позвольте спросить… привлечь ваше внимание… доложить… позвольте… позвольте…»

И тут я понимаю: лицо Бисмарка излучает готовность слушать их льстивые речи и обращения, но если так и дальше пойдет, то эти его «детушки» могут с голоду ножки протянуть.

Великолепный притворщик Бернингер, его оператор, тоже здесь и увивается вокруг Бисмарка, словно писака из конторы Nestroy’я. Не хватает, чтобы и он заюлил: «Принимаем с благодарностью, господин капитан!». При этом он успевает ошарашить меня рассказом о своих любовных похождениях: Бернингеру глубоко плевать, что он в результате может подхватить. Например, он с шиком отпраздновал свой пятый триппер.

Я, напротив чувствую, что Бисмарк довольно враждебно относится ко мне: взгляд его скользит мимо меня, словно не замечая. Но вот вокруг него образовалось такое пространство, что могу подойти к нему и четко доложить о прибытии.

Едва обменялись с ним рукопожатиями, как Бисмарк опять отвлекся. Слежу за его взглядом: там, куда он смотрит, стоит зондерфюрер — лейтенант, которого я не знаю. Он стоит, держа руки в карманах, и плечи его при этом сильно опущены. Спокойно наблюдаю как Бисмарк закипает от злости. В один миг лицо его краснеет от бешенства. И тут происходит чудо: ничего не говоря он отводит взгляд.