Крепость Бреслау

Он встал, накинул на себя плащ и шляпу и вышел из комнаты, закрыв плотно дверь. Дочь дала матери пить, подложив под чашку свернутую ладонь, чтобы ею поймать стекающие капли. Когда она услышала ее спокойное дыхание, прибрала столик, убрав с него тарелки с остатками еды и чашки, засаленные бульоном. Потом расставила ровно на комоде статуэтки танцовщиц из мейсенского фарфора, которые мать — со дня на день все более и более впадавшая в детство — велела принести себе в кровать.

Обвела взглядом комнату и, не найдя даже намека на грязь и пыль — не на рамке свадебного портрета ее родителей, ни на сияющей полировке буфета чулана, ни на выскребенном полу, — вышла в прихожую.

Оттуда она пошла на кухню.

Она села за стол, подперла подбородок запястьями и уставилась на вершины домов, пробивающиеся сквозь голые от листьев ветви деревьев Ботанического сада.

Ранневесенний пейзаж за окном не успокоил нервы, расстроенные капитаном, который смутил ее мать.

Еще она чувствовала на кухне, где раньше с ним разговаривала, запах его духов.

Охватило ее раздражение.

— А этот надушился, старый сукин сын, — сказала она в надежде, что проклятия принесут ей временное облегчение и что хоть на минуту не придется притворяться страдалицей, с легкой улыбкой ухаживающей за больной матерью.

— Кто бы мог подумать. Старый мудак. Отвратительный, обожженный, толстый, а также надушенный.

— Старый, но ярый, — услышала она и даже подскочила от страха.

Мок преградил своим массивным телом кухонные двери.

— Как вы смеете! — вскрикнула она в ужасе. — Я просила вас выйти!

— А я вернулся. Забыл расческу. — Мок вошел в кухню, закрыл дверь, прислонился к ней и закурил папиросу.

— И утром не могу расчесать моей пышной прически, — говоря это, он снял шляпу и продемонстрировал редкую белую сетку, покрывающую ему голову.

Мок начал искать пепельницу.

Эльза поставила ее на стол.

— Ну, садитесь, пожалуйста, — улыбнулась пожилому мужчине. — Вы меня рассмешили. Даже кто-то такой, как вы, разнообразие в этой рутине. Можно папиросу?

— Пожалуйста. — Мок достал из папки две пары шелковых чулок и передвинул их в сторону женщины.

— Благодарю. — Эльза аккуратно сунула чулки в ящик кухонного стола, не проявляя ни малейшего удивления.

Когда она работала медсестрой, часто выражали ей благодарность таким способом.

— Несколько вопросов меня беспокоят. — Мок потерял желание дальше острить. — Ваша мама отказывается сотрудничать и давать показания, что меня вообще не удивляет. В конце концов, она тяжело больна. А может, вы меня поддержите. Вы, наверное, еще до недавнего времени жили в Кантене у графов фон Могмицов.

— Слушаю вас. — Эльза держала папиросу в вытянутых пальцах, ожидая огня.

— Во-первых. — Мок щелкнул газовой зажигалкой перед ее папиросой. — Скажите мне все о Гансе Бреслере — Гнерлихе. Все, о чем вы знаете и о чем говорила ваша мама.

— Хорошо. — Некрасивое лицо Эльзы Потемпы была сосредоточено и серьезно. — Сначала о себе. Я жила у фон Могмицов с рождения до пятнадцати лет, когда была отдана в школу медсестер в Бреслау. Тогда умер мой отец, конюх у фон Могмицов. Потом я была в школьном интернате в течение четырех лет. После школы я работала восемь лет в госпитале св. Агнессы. Только недавно я попросила отпуск, чтобы ухаживать за больной матерью.

— Очень прошу о Гнерлихе. — Мок умоляюще сложил руки.

— Хорошо. Как много вам наболтала. — Эльза пожурила сама себя. — Дворецкого Ганса Бреслера узнала ребенком. Он всегда казался мне симпатичным. Угощал меня конфетами, учил ездить на пони. Был очень любезен. Но моя мама его не переносила. Она держала меня от него подальше. Когда-то я получила по рукам, как взяла шоколадки. Потому что я была очень падкой, приходила тайком в его комнату.

— Не сделал вам ничего плохого? — прервал ее встревоженный голос Мока.

— Нет, никогда, — улыбнулась Эльза Потемпа. — Ничего плохого. Любила Ганса. Тогда ему было за тридцать. Загорелый и красивый. Но моя мама не переносила его, и знаете что? Сегодня, после многих лет… Я думаю, что мама меня отдала в школу-интернат, чтобы я была немного дальше. Я думаю, что влюбилась в Ганса.

— Но почему ваша мать его не переносила? Ведь она была свидетелем при смене его фамилии? А впрочем, почему он вообще сменил фамилию? Может, вы знаете что-то на эту тему?

— Помедленнее. Много вопросов. — Эльза опять улыбнулась. — Во всем были вы такой прыткий?

— Почему сразу «был»? — Мок подхватил удивленный тон Эльзы. — Вы считаете, что права народная пословица, которая говорит: «По копью и парень»?

— Я не знаю.

— Я могу вам доказать, что пословицы не всегда являются мудростью народов.

— Ну нет. Какой резкий! Но отколол! — рассмеялась Эльза. — Только же у меня нет шприца, чтобы дать вам позднее глюкозу.

— Не важно «потом», важно «сейчас». — Мок пошутил, но Эльза почувствовала в его голосе какую-то фальшь, какое-то нетерпение.

— Ну хорошо, хорошо. Довольно этих глупых шуток. Повторите еще раз вопросы, — ответила она сурово.

— Сомневаюсь, чтобы мои ответы на что-то пригодились, но хоть что-то. Ну спрашивайте!

— Почему Бреслер изменил фамилию? — спросил Мок.