Крепость Бреслау

— Сам ты идиот. — Франц перестал смеяться и уставил на брата свои глаза, круглые и черные, как у обезьяны. — Так сказала мне она. Об Эрвине ничего. Но об изнасиловании так. Кто это сделал. Она сказала, что еврей. А мало этих евреев у русских?

Мок почувствовал на мгновение облегчение. Его брат невольно ему помог. На короткое время дал ему надежду, что блестки, частичное ограбление доме и примерка на кладбище руки мертвой к ее суставу — это кошмар и плод больного воображения.

Может это действительно русский еврей, например, офицер НКВД, думал Мок и держался этой мысли лихорадочно.

Эта мысль — это реквием для его воображаемых полицейских обязанностей, это пропуск, позволяющий покинуть крепость, это обещание общего старения вместе с Карен. Мысль эта была так же нереальна, как туман, как туман тоже растаяла, оставляя яркие, холодные и кристаллические последствия.

— Это не были русские, Франц, — сказал он медленно. — Это были немцы.

— Как ты смеешь! — воскликнул Франц и встал с пола. — Как ты смеешь, сволочь! Ты еврейская гнида! Ты гнида!

В уме Мока еще пересекались цепи причинно-следственной связи.

Ни на минуту не переставал думать.

Удары, которые он наносил своему брату, были ударами любви и милосердия — как ледяная вода, режущая тела безумцев в черных клетках больниц.

Эберхард пустил в ход свои суставы и бил только локтями и коленями.

Коленом в пах, локтем в нос, присесть, локтем в лицо, зайти сзади, колено в спину. Эберхард сопел, Франц истекал кровью. Эберхард встал на колени рядом с ним и вытер рукавом домашней куртки кровь из носа брата.

— Марта, приготовь воды для купания, — крикнул он, не глядя в сторону двери, и посмотрел с ужасом на запачканный кровью рукав. — Ты остаешься у меня, брат, чтобы ты не делал больше глупостей.

Поднял глаза вверх, в сторону Карен. Ее, однако, уже не было. В дверях стояла только Марта с чистым белым полотенцем.

Бреслау, суббота 17 марта 1945 года, половина седьмого вечера

Штурмбанфюрер СС Эрих Краус занимал должность в здании Президиума Полиции у Швайдницер Штадтграбен, где размещалось множество мелких и больших отделений, децернатов и каморок немецкой полиции, среди них отдел Rassen-und-Siedlungshauptamt[17] СС в Бреслау, которому подчинялись решения в отношении лиц еврейского происхождения и психически больных.

Мок подъехал со стороны Музеумплац, у которой дымили провалы в неоклассическом здании Силезского Музея Изобразительных Искусств, где еще недавно он прятался от дождя.

Мока сильнее всего разозлило разрушение фигуры коня, на котором сидел император Фридрих III. Гордо вознесенные конские ноги покалечены были осколками, а благородный лук гривы был перерезан.

На кожаной куртке мотоциклиста оседала копоть с шлейфа, который носился над Телефонно-телеграфным Управлением. Мок ускорил, желая избежать осыпания копотью, срезал на Ангер и припарковался на тротуаре перед входом в отдел RuSHA в Бреслау, руководимого его бывшим и нынешним врагом Эрихом Краусом.

Отряхнув плащ из копоти, вошел внутрь и сразу же почувствовал на себе взгляд двух пар глаз. Одна из них принадлежала старому швейцару Оскару Хандке, которого Мок знал почти тридцать лет, а другая — молодому охраннику с тупым лицом уверенного в себе завоевателя мира и женщин, которого Мок или не знал, или знать не хотел.

Отвечая на приветствие Хандке, стал рядом с дежуркой и смотрел, как швейцар переписывает его данные с полицейского удостоверения в переплетенную в вишневое сукно тетрадь с надписью «Март 1945». Швейцар Хандке поднял трубку и представил кому-то гауптштурмфюрера СС Эберхарда Мока из V департамента RuSHA.

Он в это время восхищался педантичностью записи в тетради: каждый посетитель отдела Rassen-und-Siedlungshauptamt СС в Бреслау был снабжен двумя числами, разделенными косой чертой, из которых первое означало — как догадался Мок — визит, прошедший от начала текущего месяца, второе — с начала текущего года.

Он получил пропуск с номером 21/167 и такое вот указание от Хандке:

— Номер 227, штурмбанфюрер СС Эрих Краус примет господина криминального директора через четверть часа.

— Благодарю, господин Хандке. — Мок проводил сегодня второе сентиментальное путешествие в те времена, когда его называли «криминальным директором», в далекие года, когда горькие мысли и чувство безнадежности не наполняли ему двадцать четыре часа в сутки. Не идеализируй тех времен, думал он, Мок, проходя мимо охранника с лицом тореадора, это были времена, когда имел дело с быдлом, к которому сейчас идешь.