Крепость

— Что «ну»? Я только одно хотел сказать, развивая предыдущую мысль. Что у старухи, несмотря на ее интернациональную закваску, здоровая по-своему основа. Она и вправду привыкла считать, что евреи всех умнее, привыкла быть первой, хотя в реальности всегда, после выполнения самой трудной работы, ее и ее соплеменников оттесняли на последние места. Сколько сегодня кричат, что Октябрьская революция была еврейской. Все посты, де, в Совнаркоме поделили. Что ж, поначалу мозговой центр они собой, пожалуй, представляли. Ну а потом? Посмотри в газетах на рожи тех, кто сегодня у власти: начиная с грузина Сталина и хряка Хрущева — простецкие толстые ряшки: курские, тамбовские, днепропетровские, тофаларскае, ярославские — словом великороссы. Еврейских физиономий вы не увидите. Евреи от управления страной отстранены. Они стали не нужны. Революция была настолько русская, что подняла самые темные массы, которые закономерно привнесли в политику и антисемитизм. Поступить в институт, аспирантуру, устроиться на работу — еврею много сложнее. Это Пете предстоит еще узнать, разве что бабкина фамилия спасет. А вообще-то евреев каждая культура использует на свой лад, их энергию, предприимчивость, целеустремленность, умение и желание раствориться в чужой культуре, принять ее идеалы как свои и тем послужить приютившей их стране. Если же при этом данная страна сумеет усвоить то, что умеют евреи, как возрожденческая Италия усвоила банковскую систему, начатки капитализма, которые содержались в еврейском менталитете, трудоспособность, — это духовно и материально ее обогащает. А можно использовать, не усвоив, и выбросить. Говорят, что среди большевиков были большинство евреи. Возражение простое: среди тех, кто хотел идти западным путем — меньшевиков, эсеров (этих общепризнанных народолюбцев), даже кадетов, — евреев было не меньше, если не больше, чем среди большевиков. Но революция была, повторяю, русская, и победила та партия, которая в большей степени выражала антизападнические великодержавные идеалы. Наша революция была антипетровская по своему пафосу, ибо она желала быть наперекор Западу мессианской, диктовать свои законы свету, создать третий Рим, — произнося эту длинную речь. Илья внезапно с ужасом почувствовал, а потом и услышал, как в животе у него забурлило, и этот звук раздался на всю кухню.

Илья поперхнулся, промычал извиняющимся тоном:

— Прошу прощенья…

Лина болезненно вздрогнула. Бурчанье это было совсем не к лицу оратору, тем более герою-любовнику, каким хотел выглядеть Тимашев и каким он казался Лине. И мысли сразу побежали маленькие, пошленькие: «Только расстройства желудочного мне еще сейчас не хватало!.. Хорош я буду с Линой! Вместо того, чтобы лежать с женщиной, сидеть в сортире. У-у, вот накладка так накладка! Так еще и домой придется бежать». Илья почему-то органически не мог справлять свои естественные потребности в чужих домах и чужих клозетах: все ему было неловко. Пожалуй, единственное, что дома еще было ему хорошо — это привычка без стеснения пользоваться своим клозетом. Да и это в последнее время получалось лучше, когда он оставался один.

В животе снова булькнуло и Илья решил «заговорить», заболтать свой желудок, отвлечь его от низменного:

— И вот в западном обличье марксизма пришло и победило в России в сущности старое славянофильское учение. Марксизм был вроде бы против буржуазии, против капитализма, но именно в буржуазной форме проникал в этот момент в Россию Запад. Так что, выступая против буржуазности, марксисты-ленинцы не случайно выступали и против индивидуализма, против личностного начала, которое является корнем европейской культуры, да и любой развивающейся, не застойной структуры. У Маркса — свободное развитие каждого, у Ленина — железная поступь рабочих батальонов. Но если вдуматься, то против личностного начала была вся русская культура, и прежде всего дух ее — Толстой и Достоевский. Правда, с ними сложнее, они сами были культурные полукровки, Западом воспитанные, и так до конца от него отделаться не смогли. Да и сами были великими личностями. Впрочем, полукровки — это сила, — он подмигнул Пете. — И пока Россия была двукультурна, она была величественна, потому что, как говорил гениальный Бахтин, культура — явление пограничное, она рождается на границе, на пересечении противоположных элементов…

— А вы верите в Россию? — осмелел начитанный Петя.