— … Потому что книжные мальчики легко могут себя убедить в благотворности, не говоря уже о позволительности, самого гадкого деяния, они уверены в своей безнаказанности, потому что умеют делать плохое чужими руками, да и надеются на семейные связи, на своих дедушек и бабушек. Русская литература всегда ненавидела книжников и фарисеев, много о себе мнящих, и этим она мне близка. Это книжники своим извращенным сознанием подготавливают почву для дурных поступков других людей. Образно говоря, вкладывают им в руку камень. Есть такой роман — «Братья Карамазовы». Великого русского писателя Достоевского. Там книжный мальчик Иван Карамазов на убийство своего собственного отца подтолкнул человека из народа — Павла Смердякова, растлив ему ум разговорами, а потом указав и цель преступления. Человек из народа у нас есть, он сидит рядом
Петя растерянно оглянулся на Лизу, но она, видно, ждала Петиного поворота головы, потому что, тревожно зыркнув на него, не обиделся ли Петя на утренний разговор, шепнула о Герце:
— Он обалдел.
И тут же вскочила:
— Вы не понимаете, что говорите, Григорий Алексаныч, — она позволяла себе многое на правах почти приятельницы. — Разве кто Желватова насильно портвейном поил, камень ему в руку вкладывал? Антисемитизму учил? Вы посмотрите на него, он вполне сформировавшийся подонок и сам за себя отвечает.
— Сядь. Лиза, я тебе отвечу. В тебе
— В таком случае я не люблю мой народ! — выкрикнула Лиза.
— Ты еще от Родины откажись! — вякнул вдруг зло молчальник Телков.
— Для некоторых такого понятия, Костя, не существует, — вдруг прорезалась спортсменка и двоечница Тося Маркова, всегда раньше лебезившая перед Лизой.
— Ты бы помолчала, Лизок, — подал голос и Кольчатый. — Для здоровья полезней.
— Не буду! Вы, Григорий Александрович, говорите невесть что, а Желватов
Петя все еще боялся, что Лиза расскажет в запале о слышанных им угрозах Желватова в адрес Герца, не очень еще догадываясь, хотя и чувствуя смутно, что удар ему будет нанесен иначе.
— Ну хорошо, я тогда скажу напрямую — озлился Герц. — Вчера после уроков я видел, как Востриков
Да, этот удар был посильнее того, которого так опасался, так трусил Петя. Речь шла не о том уже, что он замешан, потому что не сказал вовремя о словах, к которым всерьез не отнесся, а о том, что он-то и есть главный и единственный преступник. Беспомощно и потерянно он поглядел на свой класс.
— Тогда Вострикова судить нужно! — крикнула Таня Бомкина.
— Устроить ему очную ставку с Желватовым, — предложил Подоляк.
— Пусть Желватов расскажет, — добавил Вася Утятников.
Желватовскис дружки молчали, и только на выкрик Лизы, которая не могла видеть такое страдальческое выражение на Петином лице:
— Это надо доказать! Существует же презумпция невиновности! — они отреагировали:
— Слова-то какие ино-сран-ные. Пусть, действительно, Юра сам расскажет, как дело было, — елейным голосом сказал Телков.
Но Желватов был поумнее приятелей.
— Да я не помню точно, — заныл он, отпираясь, но не говоря, как дело было. — Я не знал, что так нельзя. Я больше не буду, Григорий Алексаныч — и неожиданно для всех добавил со слезой в голосе. — Мне еще восемнадцати нет.
— Боишься колонии? — переключился на него Герц. — И за поступок свой отвечать боишься? А ведь отвечать надо.
— Это правильная классификация, — туповато подтвердил милиционер, ничего не понявший в развернувшейся склоке. — По закону, если товарищ не заберет заявление, вашему однокласснику грозит колония для несовершеннолетних преступников. После суда.
— Простите, Григорий Алексаныч, — выл Желватов. — Я исправлюсь.
— Правда, не надо ему мстить, — сказала Тося Маркова.
— Он же ненарочно, — добавил Кольчатый.
— Григорий Алексаныч, мы на собрании можем осудить Желватова и взять его на поруки, как вы скажете, — выступила флюгерная Бомкина.
Все с сочувствием смотрели на Желватова, с неприязнью на Петю, а о Зойке которую все утро третировали, вовсе забыли.