Крепость

Илья наклонил голову и не отвечал больше: «Так мне и надо, чтобы Вадимов на меня орал и ногами топал. По заслугам». Как и всякому чувствующему себя виноватым человеку, ему казалось, что чем ему будет хуже, тем лучше, тем законнее восстанавливается Божеская справедливость.

А в редакции произошел маленький бунт. Спьяну осмелевший Шукуров вдруг рявкнул:

— Мы же не успеем эти статьи как следует подготовить! Я считаю такое решение авантюризмом. И поэтому против. Завтра уже суббота. Почему не пустить их в следующий номер, нормально отредактировав?!

— Я расцениваю это заявление как выпад! — побагровел Вадимов. — У меня хватает времени, хотя я больше вас работаю. Я уже читал статью Фиговича, у меня много критических замечаний, я их вам покажу, поскольку некоторые вещи вызывают удивление, то есть просто больше вопросов, чем ответов идеологического и политического характера. Но их можно вычеркнуть. И если вы не умеете, я это сделаю сам. И вам покажу. Но вы, если надо, обязаны сидеть и субботу, и воскресенье за работой на журнал.

— Я могу сидеть, — отчаянно бросил Шукуров, — когда этого требуют интересы дела, а не ваша прихоть. Я вам не раб и не крепостной! Это вам еще покойный Помадов говорил.

Не успел Илья удивиться смелости Шукурова, как Главный, став уже совсем багровым, гаркнул:

— Все! Мне надоело! Не хотите редактировать — не надо! Я делаю первый выбор и назначаю редактором статьи Фетра Николаевича вместо вас Цицеронова. А вы еще пожалеете об этом.

— Почему? Если надо, я готов, — сбавил обороты Шукуров.

Бунт был подавлен в корне.

— Нет уж, теперь поздно, — оборвал его Вадимов.

— Значит, записываю Цицеронова, Сергей Семеныч? — спросил, заглядывая в глаза Главному, Чухлов.

— Цицеронова, — подтвердил Вадимов.

— Зря ты так, — шепнул Цицеронов Шукурову, — проку все равно нет, а озлобил дурака.

— А ну его, — махнул рукой Шукуров, бледный, но не желавший терять лица, к тому же предвкушавший канистру и дружеское сообщество, которое за стаканом поддержит его.

Тем временем Вадимов вышел и опять вернулся, все так же переваливаясь с боку на бок, неся буклеты, проспекты и цветные открытки. Положил их перед собой и сел.

— Тише! — призвал всех к порядку Чухлов.

— А теперь кратко хочу поделиться о философском конгрессе в Аргентине по приглашению лаплатского университета, чтоб вы знали, — начал Вадимов. — Участвовало в нем много участников, в том числе и братских международных ученых, но они делали только общие обобщения. Я там считался как бы философом, потому что, кроме меня и Фетра Николаича, философов от нас не было. Лететь туда долго. Когда мы летели над океаном, то вошли в ситуацию грозы. Все испугались, но я знал, что молнии для самолета значения не имеют. Хотя болтанка была сильная, я не боялся, а всех успокаивал, что если наш самолет не развалится от болтанки, то долетим хорошо. И долетели. Если провести линию по карте, то мы летели все время вниз. Европа, Африка, Америка. Останавливались на Островах Зеленого Мыса. Там вода в туалете прямо из океана. Мы нарочно умывались, чтоб попробовать. Соленая. Затем Сальвадор, это уже Бразилия. Следующая посадка — Буэнос-Айрес. Два раза пересекли экватор. Поместили нас в гостинице «Амбасадор» в Буэнос-Айресе. Вот передаю открытку, здесь это изображено. Гостиницы там хорошие, еще американцы строили, но в связи с хунтой, чтоб вы знали, мало объектов для всей созданной базы обслуживания. У каждого был отдельный номер. У Фетра Николаича даже две кровати, поскольку он академик. Город чистый. Я вам сейчас его передаю тоже, — он пустил по рукам очередную глянцевую открытку. — Видите, нарочно как распланирован. Улица Девятого июля. Если наш Кутузовский проспект расширить в три раза, то это будет эта улица. И плюс, что, конечно, так бросается, прямо поражает, очень красиво. В городе двенадцать миллионов человек. Второй после Мехико. В Мехико восемнадцать миллионов. Но в Аргентине, в отличие от Мексики, никогда не было царя. Это хорошая традиция. Там всегда диктаторы, каудильо, по-ихнему.

— Без царя в голове, а правительство рабочее, — глядя в стол, пробормотал Коля Круглов, но так, чтобы Тимашев слышал.