Крепость

— Был. Он только что родился. Значит, не двадцать, а восемнадцать или семнадцать лет назад. Я использовал его имя для одного из проходных персонажей. Почему — сам не знаю. Но отчасти угадал. Там у меня этот персонаж готовился в физики, как и Петя сейчас, насколько я знаю. Вы ему только рассказ не показывайте. А вообще я верю в мистику имен и перекрещивающихся проникновений. И имена даются не зря, да и неизвестно, кто кого создает писатель героя или герой писателя. Имена переплетаются, перекрещиваются, проникают друг в друга, наполняются жаром живой жизни, пока не теряешь, кто создатель, кто герой, а кто случайный живой человек. Может, я напишу роман о каком-нибудь Владимире Канторе, Кантор — это певец, а он возьмет и станет в моем романе писателем и будет в свою очередь писать роман о Борисе Кузьмине, сам не зная, откуда к нему пришли это имя и фамилия.

— Забавно, — хмыкнул Илья, не очень понимая, что хочет сказать его собеседник. — А вы вообще-то верите в пришельцев, раз верите в чертовщину имен и проникновений?

— Вы слишком разные явления назвали. Пришельцы у меня не больше, чем катализатор действия.

— Но нет же, Борис. Чтобы всерьез писать, надо в них, в пришельцев, хоть отчасти верить. Скажем, что они спустились к нам с Альдебарана… Верить так, как Гёте верил в Мефистофеля и омоложение Фауста. Хотя я считаю, что выбор верный: именно в пришельцев люди сегодня верят почти всерьез. Особенно в пришельцев с Альдебарана. Больше не в кого.

— Почему с Альдебарана?..

— Ах, оставьте, Борис! Почему? Не нравится вам Альдебаран, так я могу предложить вам Кассиопею.

— Ладно. Принимаю. Но, как вы увидите, у меня всем наплевать, откуда пришельцы, они создают пограничную ситуацию, в этом их художественная задача. Но после этого рассказа я старался внешние пружины действия типа пришельцев не использовать, самая фантасмагорическая фигура должна вырастать из реальности. Поэтому я ищу свою Йокнапатофу, как у Фолкнера, чтоб замкнуть в художественной реальности целый мир. Маленький участок земли, величиной с копеечную монету, в котором отражается весь мир. Последнее время мне кажется, что таким может стать наш, то есть мой обычный двор. Думаете, здесь нет трагедий? Нет материала для дантовских страстей? Для бальзаковских судеб? Да если прикинуть, что в наших двух домах по тридцать квартир в каждом, в каждой квартире по семье, в каждой семье по несколько человек, — вот вам уже по крайней мере двести или триста характеров, историй, а может, и судеб. А ведь наш дом довоенной постройки, сорокапятилетней давности: значит, у него есть своя история. И каждая судьба может смотреться еще и в историческом ракурсе… Я вам о многих могу рассказать из нашего двора… И почти у каждого — судьба. Во всяком случае — история, в которой чувствуется дыхание судьбы.

— Ну, допустим, я вас попрошу рассказать мне о даме, которую я сегодня первый раз увидел: в лиловом пальто, с высокой прической и в золотых очках. Взгляд сразу и высокомерный, и жалкий…