Крепость

Дальнейшего Илья не слышал, захлопнув за собой дверь подъезда. Нетрудно было догадаться, что у них на уме была болезнь, а стало быть, и близкая смерть Розы Моисеевны, ведь, наверняка, по их понятиям, она «зажилась». К себе, конечно же, они этого не относили. И, насколько хватало их разумения, пытались быть выше данного частного случая, говоря о целом еврейском племени. «Все эти гарпии пачкают, — думал Илья. — Хорошо хоть Лину не трогали». А что бы он сделал? Ведь он любит ее. Лю бит! Любовь всегда там, где препятствия и неурядицы… Такова житейская мудрость. Поэтому в браке любви не бывает. «Хорошее дело браком не назовут», — вспомнил он шутку университетской юности. Но так ли? От брака ждешь не только любви, но и счастья.

Но от Элки ни в любовный, ни в их семейный период не слышал Илья того, что почти в самом начале их романа услышал от Лины. «Я счастлива», — шепнула как-то она, прижимаясь к Илье. И снова повторила: «Я наверное, самая счастливая женщина». Тимашев тогда подумал, и потом не раз снова эта мысль приходила ему в голову, что он мог бы быть счастлив тем, что с ним кто-то счастлив. Элка не быта с ним счастлива, как он ни старался. Все ей чего-то не хватало. Была неудовлетворена. Может быть, даже как женщина.

Илья почувствовал, что ноги его отяжелели, и он приостановился. Но потом взялся за перила и снова стал подниматься.

Почему? Да, потому, что женился неумелым мальчишкой, поначалу все скрашивалось любовью, потом вроде он и научился, да и другие бабы просвещали, как могли, но какой-то разлад оставался. Он тратил свое свободное время на ее прихоти, гостей, добывание денег, продуктов… «Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей…» Беда ранних браков: мужчина работает, думает, растет, а жена с ним все как с мальчишкой. Потом он и это преодолел. Ей стало льстить, что ее муж — философ, историк, культуролог, кандидат наук, пишет и печатается, хотя и была домашняя дежурная шутка: «Илюшка — культуролог из тридцать первой квартиры». Но пожилую даму, приятельницу его матери, обратившуюся как-то к Илье, назвав его детским именем «Илька», она осадила довольно резко: «Он вам не Илька, а Илья Васильевич!». Но счастлива все равно не была. А Лина говорила ему, что она с ним счастлива.

Он позвонил. Дверь открыл Борис, одетый по-домашнему: заплатанные джинсы и матросский фланелевый бушлат, купленный, как он сам объяснял, по случаю в Военторге. Одежда удобная и теплая. Да и шкиперская бородка к этому костюму подходила.

— Заходите, Илья. Рад вас видеть. Я, пока вас не было, чай заварил. Жены дома нет. Сами будем хозяйствовать.

Они прошли коридором и свернули налево в кухню: квартиры Кузьмина и Востриковых планировку имели одинаковую, но здесь обставлено было иначе, проще, без «аргентинского влияния». Небольшой холодильник «Саратов». Узкий кухонный стол, три пластмассовые табуретки и два деревянных стула. Сборная металлическая полка над холодильником, на ней специи и травы. У стены напротив окна два шкафчика для кухонной посуды — стоячий и висячий. Газовая плита, рядом кухонная мойка. На столе две больших чашки, сахарница, масленка и деревянная дощечка с батоном белого хлеба, острый нож.

— Ничем особенным я вас угостить не могу. Но надеюсь, что Лина вас покормила. Чаю попьем. Есть еще водки полбутылки. Не желаете?

— Не откажусь, — автоматически ответил Илья, соображая, что ему надо бы на всякий случай позвонить кому-нибудь из приятелей на предмет алиби, поскольку от Лины такой звонок он сделать не мог. И надо тут выбрать момент, чтоб сказать об этом Борису. Так вот сразу, едва успев войти, неловко.

Борис достал из шкафчика две рюмки и две вилки, из холодильника початую бутылку «Пшеничной» и банку с очищенными от костей кусочками селедки, замоченными в подсолнечном масле. Отрезал несколько ломтей «Бородинского», взятого из хлебницы, стоявшей на холодильнике, и положил их на деревянную дощечку.

— Вилкой прямо из банки. Не возражаете? Посуду мыть, неохота.

— О чем речь! Конечно.

Они чокнулись и выпили по рюмке. Борис намазал кусок черного хлеба маслом, сверху положил кусок селедки, закусил. Илья ограничился кусочком селедки.

— Что у вас слышно? — спросил Борис, начиная разговор. — Как ваше Зазеркалье?

— Пишется потихоньку. Времени не умею найти. Мечусь как последняя скотина между двумя бабами. Сам себя ненавижу за это, за бессилие определиться, решить что-нибудь, — но тут же прервался, чувствуя и понимая, что если войдет в разговор, то позвонить непременно забудет, а алиби нужно, чтоб потом не дергаться!

— Позвольте, я вначале от вас позвоню?..

— Пожалуйста, ноу проблем. Телефон в моей комнате.