Крепость

Каждый день мы получаем новое тому подтверждение. Без постоянно возникающих новых чудес ни один день не обходится!

Мое состояние постепенно улучшается. Туманные клубы постепенно исчезают из головы. Благодаря таблеткам, которые я проглотил?

У меня больше нет таблеток.

Они должны были дать мне с собой их побольше — но кто мог тогда знать, что мне не окажут врачебную помощь в Париже?!

Мне срочно нужен, во всяком случае, скоро потребуется приличный военный госпиталь с работающим рентгенаппаратом.

Но что же станет со старым Бартлем, если мы найдем госпиталь и они оставят меня в нем? А с «кучером»?

Как пойдут наши дела дальше с бандеролями и письмами? В целом все оказывается уже гримасой судьбы — ее печальной шуткой. А есть ли они, печальные шутки? No, Sir! Имеются лишь кровавые шутки!

Несколько сожженных домов стоят вплотную у дороги. И снова водонапорная башня, круто вытянувшаяся высоко ввысь — напоминая сильно эрегированный пенис.

Бартль двигается наверху, на крыше. Он хочет рассмотреть немецкий дорожный указатель, затем аллею и на заднем плане «небольшой замок». Не следует ли нам поискать ночлег? спрашивает он, косясь на мою руку.

Чувствую себя неимоверно разбитым.

Ладно, сворачиваем туда!

Дорога между старых деревьев, кажется, это вязы, с глубоко наезженной колеей.

«Кучер» ругается, на чем свет стоит, и проклинает все вокруг. Но вскоре мы уже можем почувствовать себя вознагражденными за наши страдания: Ночлег для всех трех. Меня размещают в замке, а двух моих орлов в домах поблизости.

Также предлагают и теплый ужин, сообщают нам. Но мне вовсе не хочется есть. Мы размещаемся в расположении артиллерийского соединения: Артиллерийская батарея на конной тяге.

Во дворе я видел лошадей и легкие полевые гаубицы калибра 105 мм на лафетах с раздвижными станинами. Четыре передка выстроены в ряд.

Замок находится в безнадежном состоянии: все картины прострелены насквозь, все зеркала разбиты. Здесь проживала наша, обозленная на все и вся, солдатня. Входит какой-то обер-лейтенант, и, увидев мой вопрошающий взгляд, восклицает:

— Это были не мы!

Затем обер-лейтенант, узнавший от Бартля, что мы едем из Парижа, говорит мне:

— Теперь, пожалуй, дела говно в Париже! Метро бастует еще с тринадцатого числа. Вы разве этого не заметили? Легавые, должно быть, тоже забастовали…

— Этого не может быть. Еще сегодня мне один из них любезно предоставил справку…

— Могу Вам сказать одно: Радуйтесь, что Вам удалось выскочить!

Затем он интересуется, что случилось с моей рукой.

— Ах, ничего особенного, — отвечаю ему.

Может быть, прислать мне санитара?

Я благодарю и отвечаю:

— Руку надо бы просветить рентгеном. В настоящий момент пока все хорошо. Хотя, у Вас, возможно, есть болеутоляющие таблетки…?

У него они есть, а затем он хочет пригласить меня выпить с ним после ужина, но я совершенно не вижу в этом смысла. Ничего так не хочу как спать. Хорошо, глоток пива, если можно. Думаю, пиво сможет помочь мне преодолеть беспорядочное кружение в голове.

Полное сумасшествие: Среди выпивки мне вдруг являются перед глазами картинки-лубки из городка epinal с битвами войны семидесятых годов прошлого века, которые настолько преуменьшают военные события, что даже разрывы тяжелых снарядов изображены каплями мыльной пены вспенивающие воду в стакане для бритья, а солдаты, упавшие в траву, напоминают акробатов, совершивших веселые кувырки. До этой местности наши солдаты должны были добраться в 1918 году, пока к французам не пришло подкрепление, прибывшее из Парижа на такси…

Обер-лейтенант поступил довольно благородно — так, по моему виду и не скажешь, что эта ночная пьянка явится для меня единственно правильным решением.

Он зовет своего бойца, и тот провожает меня в комнату на первом этаже. Не снимая своих тряпок валюсь на широкое, сильно сплющенную кровать. Думаю, мне без надобности темно-серое одеяло при такой жаре.

В дверь стучат.

Входит Бартль и сообщает приглушенным замогильным голосом:

— Господин обер-лейтенант, у нас снова спустило колесо. Повезло еще, что я это заметил.

Бартль делает три шага в комнату и подает мне на ладони правой руки маленькую металлическую штучку — кованный, искривленный гвоздь из подковы.

— Подковный гвоздь! — произносит при этом Бартль.

— Чертовы конные артиллеристы! — отвечаю как можно спокойнее. — Вот это мы влипли!

— Если все и дальше будет происходить так же…, — начинает Бартль с возмущением в голосе.

Но я сразу прерываю его:

— Не возбуждайтесь, Бартль! Они, пожалуй, уже забыли, что Вы обязаны жизнью этому проколу шины. Значит, позаботьтесь-ка о том, чтобы все сладилось, и чтобы мы получили новый набор материалов для ремонта шин, иначе можем здорово влипнуть…

Бартль докладывает, что «кучер» уже весь в работе. Затем нюхает, к моему удивлению, словно охотничья собака, воздух, и произносит недоуменно:

— Кажется, я знаю, почему здесь так пахнет, господин обер-лейтенант…, — Бартль выжидает, до тех пор, пока я полностью не повернусь к нему, и затем сообщает: — Здесь когда-то была больница — больница для сумасшедших, господин обер-лейтенант.