Крепость

То, что они причинили мне уже в детстве, ни в какие ворота не лезет. И было этого слишком много… Здорово, что мне на ум пришло выражение «ни в какие ворота не лезет». Любимое выражение моей бабушки. «То, что они творят на этих метрах, ни в какие ворота не лезет!» говаривала она жалобно, когда возвращалась от арендаторов с собранными деньгами за аренду в доме номер 17 в Хемнице, на Янштрассе, с кожаным кошельком полным денег.

Мне становится хорошо от подобных воспоминаний. Так всегда происходит: Я должен только найти какое-либо воспоминание в своей голове, и тогда уже могу продвигаться вперед, как по нити Ариадны, по моей собственной жизни: Chemnitz, Rochlitz, Schneeberg и затем снова Chemnitz.

А теперь этот пыльный сарай у Луары! Свихнуться можно. Или разразиться припадочным смехом: И ни малейшего представления, где мы окажемся завтра вечером…

Но в любом случае, моя интуиция функционирует правильно. И она говорит мне: Мы должны добраться до Парижа! Лишь бы колеса не подвели. Если только мы доберемся до Парижа, то окажемся в полной безопасности. Париж не подвержен атакам. Нет большего безумия в этом безумном мире, как уничтожить Париж.

Вижу, что Бартль встает. Поссать идет! говорю себе.

Бартль долго не возвращается. Не думаю, что он пошел поссать куда-то далеко. Ладно, надо тоже встать, да поискать его.

Не хочу верить своим глазам и ушам: Бартль стоит в трактире и снова выступает в роли оратора.

Едва верю в то, что он вновь нашел свой фарватер — после всего, что сегодня произошло.

Когда снаружи уже рассветает, толкаю Бартля и интересуюсь:

— Ну, солдаты-то хоть покемарили немного?

— Здесь не все спят, просто у них глаза закрыты, — Бартль дает немедленный ответ. — Ветераны!

— Ехать с таким кладезем изречений как Вы — мне следовало лучше подумать об этом…

Бартль смотрит на меня так открыто и чистосердечно, как только может: Взгляд собаки, которому никто не в силах противостоять.

В первом утреннем свете изучаю свой атлас: Из-за этих сволочей Maquis мы должны как можно быстрее топать дальше.

Мансардные окна и люки фронтонов двускатных крыш домов за дамбой находятся на одном уровне с нами. Невозможно придумать лучшей позиции, чтобы подстрелить нас. Если я правильно понимаю карту, такое положение еще долго не изменится.

Страх раздирает затылок — мандраж, ссыкун чертов… Какие еще есть словечки выражающие мое состояние?

Но теперь у меня появилось еще и чувство страха того, что здесь может объявиться какой-нибудь идиот с более высоким званием и собрать нас в «кулак». И кто может сказать наверняка, что он не будет очередным придурком с зашкалившими мозгами…

Рвануть бы вперед что есть мочи — но из-за мин пока слишком рано: Их еще не различить в утреннем тумане… Явный пример царящей у нас паники!

Тем не менее, того, что янки все еще не переправились через Луару, я не понимаю. Разве у них нет саперов? Разве они не знают, что мы едва ли имеем боеспособные подразделения здесь, на южном берегу? Наши регулярные войсковые единицы, во всяком случае, нигде не видать — скорее такие вот группки солдат как здесь.

Перекусываем суррогатом кофе и хлебом с консервированной колбасой. На этот раз кровяная колбаса. Variatio delectat.

Время пришло.

— Вперед, Бартль, выходим! — говорю громко, и обращаюсь к «кучеру»:

— Теперь Ваш черед провезти нас целыми и невредимыми.

И помолчав, добавляю:

— Мы должны быть предельно внимательными как еще никогда ранее! А потому, едем медленно, почти наощупь — и если что лежит на шоссе, то пропускаем это между колес…

— Агха! Агха! Господин оберлайтнант, — раздается в ответ.

Погода, кажется, будет меняться. Вместо бело-голубого, в небе теперь царит бледно-серый с рассеивающимися облаками цвет акварельной краски. Страстно желаю, чтобы небосвод потемнел еще больше: Эта небесная скорбь совершенно не подходит для самолетов.

Но затем небо постепенно становится светлее, и снова, кажется, хочет проясниться.

Скоро мне вновь придется лезть на крышу. Только одна эта мысль заставляет меня вздрогнуть. Но что делать?! А значит, лучше прямо сейчас и залезть.

Приказываю остановить и лезу наверх. Когда спустя некоторое время «кучер» останавливает машину, до меня доносится легкое журчание: «Кучер» справляет малую нужду. Наверное, справа от меня. Надо бы тоже помочиться, так сказать, ради профилактики. Значит, снова слезть с крыши и бегом в придорожный кювет. Запах моей мочи резко бьет мне в нос. Черт, что это мы съели и выпили? Мой ссущий член пахнет еще сильнее.

Мигание оконного стекла в утреннем свете заставляет меня вздрогнуть. Неужели я напуган сейчас как косуля?

Я и косуля?

Над этим сравнением рассмеялся бы любой, кто услышал бы его. Напряжение и нетерпеливое ожидание стали для меня, и в самом деле, моей второй натурой.

Время от времени переваливаюсь с боку на бок, чтобы основательно осмотреть небо до самой его глубины. В это время, уверен, братишки на полевых аэродромах в Англии уже прогревают двигатели своих самолетов.