Крепость

Так как артиллерия снова начинает обстрел, зампотылу подносит свое лицо совсем близко к моему. И, несмотря на это, все равно не могу понять, что он говорит мне. Даже после повторения мне требуется какое-то время, чтобы я уловил слова «Счет по столовой!»: Оказывается, я не оплатил свой счет по столовой! Зампотылу орет во все горло, стараясь перекричать рев двигателей: «Пять бутылок пива и две бутылки Martell!» Зампотылу хочет получить деньги за пять бутылок пива и Martell, который, я не знаю как, попали в мой счет. Хочу ему сказать: Я уже почти покойник! — как меня осеняет: Я выворачиваю карманы моей кожаной куртки: Пусть зампотылу убедится собственными глазами, что я не оставил ни одного сантима.

— Оплачу все, когда вернусь! — ору ему в лицо после окончания сей пантомимы. — Честное слово!

И будто желая поставить точку в нашем разговоре, стучу зампотылу в грудь. Когда, уже на трапе, я еще раз оборачиваюсь, то вижу, как зампотылу все еще с трудом переводит дыхание. Старик сдержанно улыбается. Он, кажется, хочет считать эту сцену шуткой. Я изображаю руками перед ртом рупор и кричу ему:

— Вычти с меня сколько надо, чтобы зампотылу не пошел на паперть милостыню просить!

— Как скажешь! — орет Старик в ответ — и так громко, что его голос пару раз реверберирует.

Зампотылу стоит ошарашенный. Чтобы еще больше посмеяться над ним, я развожу руками: Voile! Вот, мол, стоит человек, который для меня дохлую жабу в голодный год пожалеет!

Наконец, дизели снова останавливаются. Старпом приказывает:

— Команде построиться на верхней палубе!

Впервые вижу экипаж почти в полном составе: бородатые юные лица, с явными следами быстрого старения — круги под глазами, глубокие носогубные складки, уходящие в войлок бород. Никто не брился в Бресте. Старпом разрешил серебрянопогонникам тоже вылезти наверх. Но о порядке прощания уходящей в поход подлодки они не имеют, очевидно, никакого понятия. Старпом приказывает экипажу стоять смирно. Затем подходит к командиру:

— Честь имею доложить: Экипаж построен в полном составе. Машинная установка, нижняя и верхняя палубы готовы к выходу в море!

— Спасибо! — Хайль, экипаж!

— Хайль, господин обер-лейтенант! — звучит многоголосо в ответ и эхом отдается в Бункере.

— Равнение на средину! — Вольно!

Теперь командир выглядит в своей тяжелой кожаной одежде — кожаной куртке, которая доходит ему аж до колен — очень импозантно. Он медленно стягивает кожаные перчатки с рук и позволяет стоящим в строю образовать полукруг: таким образом будет лучше слышно. Когда шарканье башмаков и сапог стихло, командир начинает своим низким голосом:

— Товарищи, мы с вами находимся на подлодке. Вы получили на лодке закрепленные за вами места. Вы не вправе покидать эти места во время всего похода, кроме как в случае выравнивания дифферента подлодки… — он с трудом откашливается, прежде чем, переступив с ноги на ногу на узком настиле, продолжает: — Помните: После погрузки судно не должно иметь крена, а его дифферент должен быть в допустимых для нормальной эксплуатации пределах!

Фальцетом поет, думаю про себя — и: К чему только весь этот инструктаж!

— И никакой беготни в Выгородку Х! Для наших гостей: Выгородка Х — это уборная, называемая также Triton, по простому — гальюн. Мочиться в банки. По-большому — там разберемся, что нужно делать. Многим придется спать на боевых постах. Максимальное внимание — приказ для всех. Вы должны оставаться на выделенных Вам местах, тогда все пройдет хорошо.

— Или плохо, — ворчит мне прямо в ухо маат с бородкой клинышком.

— Сколько же их теперь здесь? — спрашиваю его, когда командир готовится к молитве перед походом.

— Штук 50. Всех серебряников.

— Безумие! — вторит, словно он кукла чревовещателя, какой-то мореман рядом со мной остробородому маату.

— Это всего только на несколько дней, — отвечает маат.

Не могу различать на слух, звучит ли это с сарказмом или примирительно. Я напряжен до самого предела. Это прощание окончательное: Сюда я больше никогда не вернусь. Пробковыми подошвами чувствую, как лодка легко покачивается. Начинается. Скоро отдадут швартовы, и затем мы двинемся в неизвестность. Ощущаю удушье в горле. Все-таки большое различие, на какой стороне стоишь при церемонии прощания: на скользком решетчатом настиле подлодки или на твердой бетонной пристани.

— Чертовски сильное моральное состояние! — бормочет кто-то.

Хотя и не холодно, гусиная кожа покрывает всего меня. Вода никогда еще не казалась мне в бассейне Бункера такой черной. Выглядит как дрожащий лак.

— Ну, дай нам Бог! — доходит вполголоса от Старика, который снова прибыл на лодку. Слово «дай» едва слышно за звучащими выстрелами.

— Итак, вперед, за новыми ощущениями, — говорю в ответ, и внезапно слезы наполняют мои глаза.