Крепость

В то время я смотрел на Старика другими глазами. А сейчас, словно наяву, увидел ту овчарку, что убил Старик, когда она потрепала за загривок его сеттера.

ПАРИЖ ЗАЯВЛЯЕТ О СЕБЕ

Мне опять надо идти к зубному врачу, чтобы он посмотрел мою пломбу.

— Вам следует найти извиняющие вас причины, — заявляет врач, лишь только усаживаюсь в кресло.

Шоры! Закрыть бы глаза шорами с самого начала! Тоже делают и с пугливыми лошадьми, чтобы они не замечали, что происходит справа и слева от них. Иначе они испугаются и понесут. А с шорами на глазах лошади двигаются только прямо. Что в принципе свойственно любой порядочной лошади.

Врач опускает руку, присаживается на обтянутую кожей табуретку, намереваясь, судя по всему, приняться за работу.

Неужто шнапсу глотнул? — мелькает мысль, — и это с раннего утра?

— Большинство совершенно не имеет времени для собственных убеждений, — говорю громко.

— Однако, в первую очередь, эти самые убеждения приносят одни лишь неприятности, — продолжает врач вновь, — а это уже излишняя роскошь…. Знаете, с тех пор, как я здесь, во флотилии, я постоянно спрашиваю себя: как удается этим людям — имею в виду офицеров — сохранять свою веру в Великий Германский Рейх — вопреки всяким объективным фактам? Как возможно такое, что не только тот или иной офицер, но весь экипаж открыт всякой болтовне и одновременно закрывает уши сообщениям, которые противоречат вдолбленным в их головы догмам? Венец творения Го; спода: homo sapiens! Если присмотреться, то это просто смешно!

Выйдя на улицу, все еще чувствую себя неуютно. Судя по всему, у зубного врача надежный ангел-хранитель. Стоит ему сболтнуть тоже самое в неудачном месте — не сносить ему головы.

Площадь перед главными воротами КПП залита солнцем. Подъездная площадка вся в пятнах от беспорядочных, раздражающих разрывов теней маскировочный сетей, что возвышаются, словно гигантский цирковой купол на огромных мачтах и поперечинах точно посреди расположения флотилии. Лишь большой плавательный бассейн на спортплощадке, за стеной комплекса флотилии, не закрыт маскировкой — но и это скоро изменится. Мачты для сетей, предназначенных укрыть от глаз воздушного противника и это пространство, уже стоят по периметру.

Можно было бы поступить проще, если бы спустить воду из бассейна и закрыть сетью пустую емкость. Но так не по вкусу Старику: «Не хватало еще, чтобы противник распоряжался, когда нам купаться, а когда нет», — заявил он в кают-компании. Старик прекрасно знает, насколько важно именно сейчас загрузить людей серьезной работой. Я же всегда удивлялся тому, как энергично управляет он хозяйством флотилии.

— Звонили из Парижа, — бросает вскользь Старик, лишь только захожу в его кабинет. Поскольку я не реагирую сразу, он продолжает: «Из ТВОЕЙ конторы! Да, именно оттуда! Тебе следует связаться с ними». Старик смотрит, не поднимая взгляда от разбросанных бумаг, на свой стол. Наконец поднимает взгляд на меня и довольно добавляет: «По окончании командировки».

В ту же секунду сжимает щетинистый подбородок правой рукой и одновременно потирает щеки большим и указательным пальцами — обычное его движение, когда ему надо хорошенько подумать: «Нам следует с тобой все правильно устроить…. Ты все же приписан к флотилии» — «Это называется: Составить соответствующее сообщение в Париж» — «Не твоего ума дело! — рычит внезапно Старик, — Твой шеф здорово возмутится, если узнает от нас о том, что ты здесь нужен…. Конечно же, я не могу тебя здесь просто удерживать, — заключает он, не смотря на меня, — Но здесь ты более чем в безопасности. Ведь, в конце концов, твое имя ясно и отчетливо прозвучало в связи с арестом Симоны…» — «Как это?» Старик тянет с ответом и мне приходится сдерживаться, чтобы не выдать свою тревогу.

— Я тебе этого еще не говорил в открытую, — нерешительно произносит Старик, — Думаю, сама Симона и назвала твое имя. Тебя следовало бы сразу известить об этом. Она, очевидно, полагает, что у ТЕБЯ длинные руки. Но мы точно не знали, где ты болтался все это время…» — «Но почему же тогда мне никто ничего не сказал?»

Хочу продолжить в том же духе, и вдруг до меня доходит, что в своей беде Симона зовет меня!

Старик, должно быть, заметил, как мой кадык дернулся, поднялся вверх и замер, а потому тоном, полным сочувствия, бросает: «Зампотылу ноги сбил, пытаясь найти тебя. Но ты же понимаешь, не все приходилось делать открыто и прямо» — «А когда я всплыл уже здесь?» — «Зампотылу довольно сдержанный человек» — «Ой ли!» — «Ну, я имею в виду, вот в таком, как этот случае — он, вероятно, хотел, чтобы я ЛИЧНО проинформировал тебя». Старик бросает на меня колючий взгляд и резко, выделяя каждое слово, произносит: «Чертовски многое изменилось за последнее время. Тебе надо самому постепенно определиться, нравится тебе здесь или нет».

Стоило бы тебе это пораньше сообразить, говорю про себя, не сидели бы мы сейчас тут с такими злыми рожами.