Крепость

Если когда-нибудь соберусь снять фильм, говорю себе, надо показать и эту нашу неуклюжесть движений, и шаткость походки. Поле долгого боевого похода каждый двигается совершенно по-другому, нежели в начале: эти пятьдесят человек заперты длительное время в стальной трубе. Недели напролет они провели как пленники — практически не выходя наружу. Потому и походка как у узников вышедших на свободу и опьяненных свободой. Я бы хотел поехать сразу в Ла Боль, на нашу виллу Кер Биби, вместо того, чтобы присутствовать на вечере встречи в нашу честь в отеле «Мажестик». Мне не хочется присутствовать на этом празднестве, который быстро перейдет в обыкновенную попойку. Старик интересуется у меня: «Ты поедешь со мной в «Мажестик»?». И тон его вопроса звучит как приказ.

— Со всеми шмотками? — спрашиваю нерешительно.

— Если причина только в этом, то я выделю тебе матроса для отправки вещей.

— Покорнейше благодарю. Но я и сам могу с этим справиться.

Машина для Старика стоит наготове. Фон Кресс организовал — нам надо как можно быстрее попасть в Пен Авель, в наш штаб. Инженер-лейтенант должен еще поработать на подлодке. Оба Вахтофицера хотят поехать вместе с командой на омнибусе. Старик сам собирается вести большой Хорьх. Итак, мы остаемся вдвоем, я укладываю свои вещи на заднем сиденье, сам же занимаю место рядом со Стариком. Старик шумно дышит, словно загнанный конь. Ему тяжело управлять автомобилем, т. к. его ноги в толстых морских сапогах, а мне подобное знакомо по собственному опыту. Однако ни к чему гнать ему сейчас по колее правым задним колесом: он ударяется о бордюрный камень и приходит в ярость оттого, что забыл переключить передачу. Старик переключается на первую передачу, когда ловит на себе мой укоризненный взгляд. Так, теперь еще по щебеночной дороге, да так чтобы щебень полетел во все стороны веером из-под колес! Совсем спятил Старик! Конечно: теперь он сгоняет весь свой гнев на этой дороге. Хоть бы удалось нормально доехать! У него в голове не укладывается то, что его могут куда-то откомандировать. Как это могло случиться? Вытащить Старика с фронта — об этом не могло быть и речи.

— Прямо погоня какая-то… — произношу громко. Старик принимает это за команду еще прибавить скорость, но тут же снимает ногу с педали газа: мы въезжаем в город.

Сен-Назер был уже серьезно разрушен, когда мы уходили в поход. Между тем, теперь город кажется совершенно опустошенным.

— Хотел бы я знать, чего еще ожидать от этих Томми? — вырывается у меня против моей воли.

— По крайней мере теперь ясно, что здесь уже никто больше не ходит на работу. — отвечает Старик. Затем добавляет:

— Но в таком случае им нечего жрать, а это еще хуже.

Мы останавливаемся. Разрушенный дом превратил эту улицу в тупик.

— Проклятое дерьмо! — ругается Старик и начинает разворачивать машину. При этом ему приходится трижды сдавать назад и обратно, и он лишь переутомил себя этими маневрами.

— Не мешало бы установить здесь парочку указателей, — ворчит он себе под нос. — Эти ребята размолотили тут все в пух и прах. Был бы я французом, задал бы я братишкам по первое число.

Внезапно я подумал о том, как вела себя Симона за неделю до нашего отплытия. Что за дурацкая идея пришла ей в голову открыть кафе только для солдат! А название-то какое: «Кафе а ля дружок Пьеро»! Пока Старик проходит слаломную трассу среди развалин, убеждаю себя, что смогу ужаться в предстоящей командировке, чтобы выиграть немного времени. Оставить Симону одну и без защиты — это была, конечно, моя ошибка — особенно когда стало ясно, что она окружена завистью и интригами. Но затем я снова подумал: «Вот черт! Ведь все было уже в полном порядке!» однако, мне необходимо лучше задуматься о том, как Симона отреагирует на мой скорый отъезд в Берлин. На доклад к Геббельсу! Если бы я только знал, что это может значить! Но разве не хотел я ранее покинуть Ла Боль? Этот приказ надо бы подробно рассмотреть со всех сторон. О подлодках я знаю уже достаточно. У меня уже довольно материала для книги на эту тему. И если я все хитро проведу, то мне должно повезти получить в Берлине приказ на отправку в Фельдафинг. Бог знает, сколько времени я не имел настоящего отпуска. Было бы здорово взять с собой рукопись и спрятать ее в безопасном месте в Фельдафинге. И пленки, конечно же, тоже. Внутренний голос тут же начал убеждать меня: Радуйся, если удастся убраться отсюда целым. Здесь уже начинает гореть земля под ногами. Симона не может служить тебе тормозом на этой дорожке борьбы за жизнь. Голос Старика, не удосужившегося даже повернуться ко мне, врывается в мои мысли:

— Итак, что там у тебя приключилось?

— Меня откомандировывают в Берлин, к Рейхсминистру агитации и пропаганды. Старик в полной мере разыгрывает свое смущение. Сделав два-три вздоха, он спрашивает:

— Как так?

— Я сам только что узнал это от нашего труппфюрера.

Старик настолько удивлен, что даже убрал ногу с педали газа. Словно ему лучше думается, когда он едет медленнее.

— Не навсегда же? — спрашивает он и прибавляет газу.

— Черт его знает!

— Радуешься?