Крепость

На перроне, в полутьме, вижу группу солдат, которые вповалку лежат на своих вещах – словно валуны около Бац-сур-Мэр, когда наступает отлив. Вновь выхожу к Дунаю. Чернильно-грязная вода катит свои волны в сгустившуюся тьму. «Пав на берегу Дуная, я умер в Польше. Где-то, когда-то – захватит и меня …». Вот был бы фокус, если бы эти бритты чуть лучше прицелились и попали бы в тот вагон, под которым я лежал!

Издалека до меня доносится гудение самолетов. Или мне это уже мерещится? Да нет! гудение усиливается и стихает вновь. Оно слабое, но интенсивное, словно принадлежит всему воздуху. Я не просто слышу это гудение, но буквально вдыхаю его.

Должно быть, летит довольно много машин. Я стою, и густое гудение охватывает меня. 10000 метров! Успокаиваю себя. Они летят наверняка на высоте 10000 метров! Но могут ли вообще эти летающие крепости подняться до такой высоты? Даже 6000 метров – это слишком для прицельного бомбометания. Надо бы спросить у зенитчиков.

Нигде никого. Ни машин, ни людей. Ничего и никого. Регенсбург мертв как Помпеи. Думаю о домах, в которых сейчас сидят люди. Вдруг слышу хлопанье дверей и громкие крики: «Выключите свет! Предатели!»

Полная темнота: здесь, в Регенсбурге органы ПВО строго соблюдают правила светомаскировки.

Справа, за какими-то ставнями слышится шум. Очевидно, какая-то пивнушка, которая все еще открыта. И в тот же миг ощущаю сильную жажду. Но если я сейчас открою дверь и заявлюсь внутрь – с золотом на фуражке, золотым кортиком на бедре – эти пьянчуги могут принять меня за какое-нибудь неземное существо….

Фактически я еще никогда не был в Регенсбурге. Когда, я спускался вниз по Дунаю, совершенно один, до Черного моря, то на своей лодке добрался до Пассау. В то время я не смог добраться в Босфор, т.к. уже шла война. Что мне оставалось делать? Я тогда здорово расстроился.

Внезапно вздрагиваю от разрывающего мне голову, охватывающего меня со всех сторон, ужасного шума: отовсюду одновременно завизжали сирены воздушной тревоги. Так я еще никогда не пугался.

Звуки сирен то накатываются на меня, то отступают: кажется, они никогда не закончатся. Чувство такое, будто я оказался внутри огромного органа, на котором играет, одновременно нажимая на все клавиши, спятивший органист. Невольно вставляю указательные пальцы в уши, но безумный вой проникает в меня со всех сторон, словно радиоволны. И хотя при этом я ору изо всех сил, едва слышу свой голос: «Пропади оно все пропадом!»

Когда все смолкает, в ушах все еще стоит завывающий вой сирен. Но и тогда, когда оглохшие уши вновь восстанавливают слух, уже нет той тишины, что была раньше. Теперь со всех сторон слышен шум другого свойства, шум, который трудно определить. Словно с размаха, как-то вдруг, везде возникает жизнь. Желтые полоски света пробиваются через ставни и жалюзи. Многоголосый крик со всех сторон: «Выключить свет!» Лучики света карманных фонариков скользят по фронтонам домов. Из одного окна на улицу падает широкий сноп света. Мгновенный стук ставень, затем стук каблуков – спешащие тени – ощущение такое, словно кавалькада черных всадников несется в том направлении. Мысленно вижу гравюру Катерины Кёльвиц: «Вооружение в подвале» – листок из учебника по истории гражданской войны. Здесь может быть происходит такое же вооружение народа.

Бледные пятна в темноте: лица людей. Один голос перекрывает все остальные: пронзительный вой резко прорубает шум голосов. Далеко в стороне звук пожарных сирен. слышен шум моторов – но нигде не видно ни одной машины. Небо безлунно. Ни лучика не пробивает облачное небо.

Тщетно всматриваюсь в низкое небо: взгляд натыкается на стоящие по обеим сторонам улицы дома. Но все же впереди возникает россыпь звездочек-жемчужин: разрыв зенитного бризантного снаряда. Где-то в направлении Мюнхена.

Ночь в переполненном поезде ужасна. Отпускники с фронта, легкораненые. В каких-то немыслимо вывернутых позах лежат они в проходах так густо, что едва осталось пространство, чтобы поставить ногу, проходя мимо. Подходы к туалетам загромождены коробками, баулами, рюкзаками и сумками.

Кое-где к окнам вагонов поднесли суп и чай. Некоторые, пока поезд стоит, стараются выбраться наружу через полуоткрытые двери. Радостно хотя бы то, что у пассажиров нет поноса. Вот была бы кутерьма! Невольно задаюсь вопросом: за что мне такие мучения? За какие грехи? Мысленно перебираю случившиеся со мной события: Ла Боле, дом Керр Биби, запеченные устрицы у мамаши Беню в Ла Крузик…. Атлантика у Баца, ландшафты Зальцбекена у Жирондо. Прибой в лучах заходящего солнца…. Эх, лучше не думать об этом!

К счастью, мой последний отъезд, тот, что из Аугсбурга – из Пасинга до Центрального вокзала пройдет без остановок.

МЮНХЕН – ФЕЛЬДАФИНГ

Уже полдень, когда поезд въезжает в Мюнхенский Центральный вокзал – точнее сказать: тащится вползая в его нутро, а затем с резким стуком, толчком, останавливается. Пытаюсь выяснить, почему мы двигаемся с черепашьей скоростью, и вижу через окно свежие отметины бомбовых разрывов. У вокзала начисто снесена крыша.