Крепость

Едва повернули, снова приказываю остановиться: Доносятся звуки аккордеона.

- Там что-то происходит! – доносится голос Бартля, уже выскочившего из «ковчега».

- Там штота двигается! – восклицает «кучер».

Внезапно Бартль, стоящий перед радиатором машины, достает пистолет и, выставив вертикально вверх руку, стреляет в воздух. Мгновенье спустя раздается несколько выстрелов. И тут...

Вспышки выстрелов! Бог мой, они же стреляют в нас! Прочь из «ковчега» – один, два шага в сторону и мордой в грязь! Хочу броситься животом на землю, но с привязанной к туловищу рукой мне это плохо удается: Валюсь боком на землю и тут же громко стону от боли.

Влажная земля источает сильный запах.

Так вот, как я лежу сейчас в этой борозде на пашне, я мог бы приказать меня здесь и похоронить. Пожалуй, только следовало бы прежде перевернуться на спину – как положено...

Этот трижды проклятый Бартль! То, что парень снова спятил, уж как пить дать!

Так и лежу теперь вытянувшись во весь рост, извиваясь от боли и не решаясь поднять голову. Быть застреленным такими же чокнутыми как Бартль, этого мне только и не хватало.

Теперь, однако, я должен перевалиться на другой бок, так как руку сверлит адская боль. Но поскольку не могу удержаться, то при этом оказываюсь лицом в земле. «Где-нибудь, когда-нибудь меня это достанет...» Не так ли все идет? «Пал ли я на берегу Дуная, умер ли я в Польше...» К этому кажется все и идет! «Так и лежу я там / где-нибудь, когда-нибудь...»

А теперь еще и дождь начинается. Ни одна строчка по такому поводу не всплывает в памяти: Я должно быть выгляжу как свинья в луже: Представляю собой сплошной ком грязи.

И тут снова грохочет залп. Автоматные очереди! Да эти собаки совершенно спятили? Если не ошибаюсь, даже слышу свист пуль над головой.

Перестрелка длится еще какое-то время, затем резко стихает. Наступает полная тишина. Возможно ли, чтобы эта стрельба велась вовсе не по нам? Или пальба велась просто в поле?

Короче, срочно залезть обратно в «ковчег» и включив фары во всю мощь, медленно въехать во двор. На этот раз, однако, с автоматом навскидку.

Высшее звание, которое обнаруживаем в деревенском доме, в дикой неразберихе – это фельдфебель. И тут только замечаю: Это люфтваффе! Фельдфебель – неуклюжий парень с большой головой на коренастом теле. Большая голова придает ему вид луны – благородный вид, в любом случае.

- А что у Вас, собственно говоря, за подразделение? – слышу вопрос Бартля. Ответ не могу расслышать. Он глохнет в неистовом крике.

- Подразделение воздушных сообщений! Радиопеленгатор помех! Никогда не делали ничего подобного! – кричит мне Бартль в паузы между раздающимся шумом.

Теперь я также вижу перед собой и лунообразное лицо:

- Полная чепуха, мы раньше делали такое. А нас используют как радиолокационный маяк, господин лейтенант, – выдает из себя луна. – Но теперь все катится к черту!

- Что делает стекольщик, когда у него нет стекла? – слышу за спиной. – Ваше здоровье, господа в синей форме! Да здравствует наш уют!

Во всех комнатах полно пьяных солдат. Один распотрошил мешок набитый перьями и копается в них как в конфетти, выбрасывая наружу. Но перья не остаются лежать словно конфетти на полу, а кружат, снова и снова взмывая высоко вверх от каждого шага. Вакханалия! Никакого затемнения на окнах: Проклятая безалаберность! Я должен попытаться найти хоть какого-нибудь офицера.

- Казначей смылся! Поджал хвост и смылся, свинья! – кричит мне какой-то пьяный.

- Все катится в задницу – пей, братишка, пей...! – вторит ему другой во все горло.

Мне ставят тарелку с только что поджаренными душистыми кусками мяса, сверху кладут кусок хлеба, и подносят большой стакан красного вина. Одновременно на столе появляются еще несколько полных бутылок.

Лучше всего я бы поднял руки и капитулировал, так как меня больше тянет блевать, чем есть.

Возьми себя в руки! приказываю себе. Но едва ли имею достаточно мужества, чтобы суметь сдержать себя. Ощущаю непреодолимую лень делать хоть что-нибудь – даже вилку не хочу держать.

Все же, черт возьми, вот было бы смеху, если бы я еще и жрачку уронил трясущейся рукой! Отставляю вилку сантиметрах в десяти над тарелкой и пытаюсь зафиксировать ее. При этом зубы сжаты, мышцы щек напряженны от усилия. Так – а теперь остановить дыхание. Три секунды держусь – почти без дрожи. Три секунды, думаю, должно вполне хватить: Эксперимент удался. Могу выдохнуть.

- Это наш прощальный праздник! – доносится сквозь шум от луноподобного лица.

- Мы забили свинью. Суп из колбасного бульона и мозгов, буженина – все, как любим. Надо все подчистить.

Свинью забили? Судя по всему, здесь забили все, что только нашли: Кур, уток, гуся... Повсюду вокруг себя не вижу ничего кроме пьяных рож, упившихся, блюющих прямо там, где сидят. Похотливые рожи. Руки, шарящие под юбками – откуда здесь столько много женщин? Жирные руки лапают их, жирные как свиные ляжки, такие же толстые и такие же розовые. С каких пор бушует здесь этот шабаш?