Крепость

В пятнадцатом веке Орда сильно ослабела, запрет на строительство каменных крепостей ушел в прошлое, новгородцы поспешили обезопасить свои рубежи; понятно, что каменный страж на порубежье усиливал позиции дома Святой Софии, но чутье подсказывало, что на решение посадников повлияло что-то еще, важное, не нашедшее объяснения в скупых летописных строках. Чутье – важнейшая способность исследователя, Мальцов верил в него, как фаталисты верят в Фортуну, оно его никогда не подводило. Где-то в мозгу прорастали новые связи, накопленный в памяти материал, лежавший нетронутым балластом, перестраивался, мозг начинал посылать особые импульсы – новые мысли, вырабатывали другую систему координат. Этот загадочный и потрясающий процесс и назывался чутьем, наводящим исследователя на еще неясно брезжущую, но вполне конкретную цель. Предельная концентрация, внимание, доля удачи – и результат мог быть достигнут. Верная интерпретация добытых сведений – только она одна и имела смысл.

– Движение – всё, конечная цель – ничто, – бормотал он под нос любимое высказывание Эдуарда Бернштейна, бросая совковой лопатой балластную землю на отвал.

Отвалы у его траншеи – черная работа археологов – неизменно росли, в начале и конце смены он обязательно «вставал на отвал» – двигал перекопанную землю прочь от раскопа, продумывая по ходу, как станет справляться в одиночку, когда углубится на полтора-два метра. Он прирезал еще десять метров по пряслу – расширил вскрываемую площадь, подготавливая фронт работ для экспедиции. Когда придут ребята, дело пойдет веселее, он сможет отложить лопату, начнет вести полевой дневник и зарисовывать профиля.

Мальцов удалил дерн, наросший на послевоенных завалах, и начал снимать слежавшуюся землю, копая в два штыка, углубляясь пластами по двадцать сантиметров, затем зачищал поверхность, как полагалось по методике, подготавливая площадь к новой штыковой копке. Ничего интересного в балласте не нашлось: землю варварски сгребали к стенам бульдозером, засыпа́ли каменную кладку, непонятно только зачем – нивелировали убогое пространство за Никольской церковью, собирались что-то построить? Вряд ли в забытом углу можно было возвести серьезное строение, даже для нормального складского помещения места тут явно не хватало. Если бы хотели просто сре́зать культурный слой у подножия кладки, его бы стали отгребать, увозя балласт, а не толкали бы к стенам, наваливая крутые увалы. И всё же поздние наслоения тоже были результатом жизнедеятельности, своеобразным культурным слоем. Послевоенная археология советского пространства волновала Мальцова меньше всего на свете, но, привычно начав работу, он старался не упустить ничего, земля сохраняла информацию, он был обучен ее читать и упустить даже такую мелочь, как советские земляные работы на памятнике, не имел права. Он махал лопатой – балластный слой был мешаным, забитым валунами и осколками кирпича, как советского, так и дореволюционного, кусками чугунных труб, проржавевшими листами кровельного железа – обычный состав строительной помойки, перемолотой безжалостным бульдозерным ножом.

Тридцатого мая на последнем собрании кружка он признался ребятам, что начал раскоп у подножия Никольской башни. Веранда взорвалась дикими воплями, шахматисты выразили единодушное желание участвовать в раскопках. Лишь Димка застыл в изумлении и молча сверлил его глазами, Мальцов улыбнулся ему, шепнул:

– С тобой поговорю отдельно, задержись на полчаса, это важно.

Выдал домашнее задание на все летние каникулы, понятно, что в июне ребятам было не до него: старшеклассники готовились к экзаменам. Договорились начинать раскопки в июле.

– Я пока подготовлю траншеи к работе, надо же чем-то занять себя, пока вы сдаете экзамены.

Когда остались с Димкой вдвоем, честно обрисовал сложившуюся ситуацию.

– Бортников обещает ставку лаборанта, она твоя по праву. Ты со мной? – задал он самый главный вопрос.

– Иван Сергеевич… ставка… она надолго? Мне надо зарабатывать, маму кормить, и ребят бросать нечестно… – парень явно смутился и не договорил фразу.

Почему-то Мальцов был уверен: Димка сразу же примкнет к нему. Он наморщил лоб, размышляя, выдерживая паузу, наконец сказал:

– Понимаю. Ты серьезно подумай. Вне зависимости от твоего решения я не в обиде. Ты прав, гарантий дать не могу, знаю одно – Бортников человек амбициозный, это и его идея тоже.

– Он хочет реставрировать Крепость? Отсюда этот непонятный статус «объект досуга школьников»? Калюжный, как услышал, сразу почуял подвох. А как же мы, Иван Сергеевич, – Нина, экспедиция?

– Я не воюю с экспедицией. Я воюю с реконструкцией, о ней речи быть не может. На Маничкина у Бортникова зуб, почему – я не знаю и знать не хочу, но тут мы с ним совпадаем. Маничкина в Крепость не пущу. Точка. Я отдал Нине мой город, или она у меня его отобрала, и нате-здрасьте, ты мне сам рассказывал – она уже заодно с музеем! За что боролись? Нет, я очень серьезно, ты меня знаешь, наша траншея только начало. В Крепость сегодняшний музей въедет лишь через мой труп.