Крепость

Иногда в темноте перед сном ему казалось, что на теле вырастает шерсть, а изба превращается в берлогу. Мальцов опять впал в меланхолию. Труху от дров перед печкой нехотя сгребал совком и кидал в огонь, причем половина просыпалась на пол, прилипала к подошвам и растаскивалась по всей избе. Мести половики он перестал, потому что всегда обладал стойкой ненавистью к уборке, мать и Нина приучили его считать это занятием не мужским, веник и тряпка, казалось, покушались на его свободу, унижая его достоинство сверх меры. Жизнь свелась к простым потребностям организма – еда, вода, свет, тепло. Словно в оправдание его лени, налетевший под старый новый год ветер порвал где-то в лесу провода, оставив деревню без электричества. Лена достала старую лампу. Мальцов с детства, когда еду еще подогревали на керосинках, терпеть не мог сладкую вонь и копоть, растекавшуюся по дому из кухни. Порылся в комоде, там, на счастье, сыскалась нетронутая упаковка стеариновых свечей, обернутая в желтую просаленную бумагу. Пространство в избе съежилось, углы занырнули в липкую темень, оранжевые огоньки освещали теперь только маленькие островки на кухне и около кровати. Работа за компьютером, понятное дело, встала, чтение не спасало от тоски, он давился надоевшей кашей, запивал ее сладким чаем с сушкой, глядел в горящий в печи огонь до боли в глазах. Лена позвонила электрикам в Спасское, те пообещали приехать, но всё не ехали. Отрезанные от мира, обесточенные, они прожили девять дней, показавшихся вечностью. Телефон не звонил, Мальцов выключил его, экономя батарейку. Звуки плывущего в мертвой белизне дома, все его скрипы и стуки на чердаке, свист и завывания ветра, шорох пробежавшей по плинтусу мыши, скулеж сонного Рея – он вслушивался в звуки скорее по привычке слушать, чем устав от тишины, и как-то поймал себя на том, что научился, затаив дыхание, ловить стук сердца в висках, замедленный, как замороженное время, полное сводящего с ума безделья.

На десятый день лампочка под потолком неожиданно вспыхнула, моргнула, погасла и загорелась – и уже не гасла. Это случилось где-то посередине дня, и он сперва обрадовался вернувшемуся электрическому свету, даже встал с кровати, сделал круг по избе, подумал было поставить чайник на плитку, но до кухни так и не дошел, лег опять на кровать, укрылся одеялом и замер. В тепле, в належанном гнездышке было уже привычно, и ничего не хотелось менять. Только к вечеру, отлежав бока, заставил себя встать, принес дров, затопил печи, сел к столу, перечитал написанное и вдруг включился, принялся работать за компьютером с усердием оголодавшего и погасил экран в третьем часу ночи. На следующий день пробился к бане, вскипятил котел, смыл с себя наросшую грязь, переоделся в чистое и опять углубился в работу. Под вечер прервался, сварил суп на куриных шейках и съел две тарелки, заедая его сухарем вприкуску с едким и вкусным чесноком, отчего организм взбодрился и запел, так явно не хватало ему горячей и сытной еды и витаминов. Затем вымыл начисто тарелку, убрал кастрюлю с супом в холодный коридор и опять, ощущая блаженную сытость в животе, сел к столу.

Сонное оцепенение прошло само собой, даже поход за водой не доставлял прежних неудобств; он вешал на плечо коромысло с ведрами, брал пешню, шел к колодцу и доставал воду, приносил домой и даже наловчился почти ее не расплескивать. Однажды утром поймал себя на мысли, что стосковался по свежему воздуху. Встал на лыжи и прошел весь путь до Котова и назад, не встретив на пути ни одной живой души, кроме пары местных сорок, развеселивших его своим неугомонным треском.

На улице заметно потеплело. Погода менялась, пришел очередной циклон, небо покрылось облаками, повалил густой снег. Он шел всю ночь, день и ночь, и еще два дня и две ночи. Сугробы выросли почти в человеческий рост, и после окончания снегопада Мальцов полдня пробивал тропинки к колодцу и бане, взмок и чуть не простудился. Работа с книгой опять не клеилась, случился затык, следовать намеченному плану не получалось, он что-то важное упустил, но никак не мог понять – что. Горло саднило, Мальцов решил заглушить начавшийся кашель крепким чаем с медом, пил чашку за чашкой, грея спину у лежанки, прижавшись к горячему кирпичу. Переборщил с заваркой, от горечи сводило скулы, даже мед не помогал, сердце колотилось, вяжущий привкус чифиря во рту вызывал тошноту. Он стоял у кирпичной стенки и думал о том, что свобода бывает невыносимо скучной.

30