Крепость

Дома, где селились божьи люди, державшиеся за нового священника, отличались от аборигенских: городские пенсионеры следили за огородом и садом, как за своей душой, участки были обкошены, прополоты, оградки покрашены, в окнах цвели герань и фиалки, а в межоконьях лежала свежая вата, украшенная веточками калины и вырезанными из фольги снежинками. «Понаехавшие» с местными разговаривали мало, лишь по необходимости: запертые на замок губы, длинные платья у женщин, косынки или теплые пуховые платки, старые «Жигули» у ворот, на которых ездили в город на базар по субботам-воскресеньям. Стоящая позади села пузатая церковь-ротонда – творение всё того же Барсова, – с низкими и толстыми колоннами у входа, с закопченными стенами, была основательна и аляповата, как современная якобы итальянская обувь от «Carlo Pazolini», изготовленная в Верее или Тамбове. Рядом прямо из земли выдвигалась в небо колокольня – эдакий трехчастный телескоп, увенчанный большим позолоченным крестом: Барсов после поездок по Италии обожал цилиндры и круги. Одинокая и чуждая в здешнем лесном краю красная труба с ужасом взирала на разоренное пространство, купаясь в галочьем грае, хлопая при сильном ветре по куполу оторвавшимися листами жести. Церковная ограда сохранилась, железные решетки красили раз в год зеленой масляной краской прямо поверх старой, а потому вскоре старая ржавчина начинала проступать, краска пучилась и облетала. Калитка на церковную территорию и на большой погост, начинавшийся прямо за апсидами, не закрывалась, зато около колокольни и около церковных дверей стояли большие собачьи будки, по натянутым проволочным жилам по двору бегали два здоровенных кавказца. Нечесаная, слежавшаяся шерсть придавала им свирепости, псов кормили раз в день, а кучи собачьего дерьма убирали только перед воскресеньями и праздниками, когда отпирали церковные двери для службы. Собак на это время уводили на двор поповской усадьбы, отгороженной глухим двухметровым забором. За забором стояли два больших рубленых дома, виднелись крыши баньки и гаража. Старый кирпичный дом причта использовали теперь для приготовления просфор. Невидимые в дни служб собаки гневно брехали из-за забора на прихожан сиплым басом, даже колокольный звон не мог заглушить до конца их злющий лай. Две натоптанные псами тропинки тянулись параллельно тропинкам, ведущим в храм и на колокольню, цепи были натянуты так, что собаки чуть-чуть не доставали идущего, бесновались у самых его ног. Собачьи будки, огромные псы, звенящие цепи, почти недоступные двери – всё должно было внушать страх потенциальным грабителям. Такой свирепый способ защиты от посторонних вызывал у Мальцова брезгливое отвращение.

Пройти на кладбище было можно только по длинной кривой, почти прижимаясь к забору усадьбы, что Мальцов и сделал: дед с бабкой, мать и отец лежали на почетном месте справа от апсид, в самом начале кладбища. Кавказцы, завидев его, зашлись в истерике, они рвались с цепей, проволока гудела и взвизгивала, цепи звенели, впечатление было такое, словно он вплотную подошел к государственной границе или к стене зоны, намереваясь перекинуть через нее посылку с чаем и сигаретами. В усадьбе приоткрылась калитка, девочка в кроличьей шубке выскочила на секунду и тут же занырнула назад, с грохотом закрыла железную дверь. Он поспешил завернуть за апсиды. Собаки полаяли еще для проформы и успокоились, загремели цепи, было слышно, как они забираются в свои будки.

– Аки львы во рву, – сказал он и усмехнулся.

Мальцов подошел к железной оградке, открутил проволоку, открыл дверцу и зашел внутрь. Снег лежал на серых бетонных плитах, как овчинная оторочка на дубленке, завалил цветники и засохший букет прошлогодних полевых цветов. Мальцов вытащил из-за дедова памятника веник, смел снег, стоял и смотрел на фотографии.

– Простите, вы тут по какой надобности? – раздалось из-за спины.

– А что, собственно, я нарушил? – ответил Мальцов не оборачиваясь.

– Тут лежат уважаемые люди, сюда чужим нельзя.

Тут уж он повернулся. Священник стоял в теплой длиннополой сатиновой шубе с меховым воротником, в меховой шапочке-пирожке, щеки его раскраснелись от морозца, аккуратно подстриженная борода и очки в черной оправе делали его похожим на дореволюционного профессора.

– Здравствуйте, отец Алексей. Пришел проведать своих. Тут дед мой, иерей, и бабка, отец и мать лежат. Не бойтесь, я не грабитель, да вы и постарались защититься, живете, как в крепости, со своими львами.

– Добрый вам день, не знаю вашего имени, простите. – Священник чуть склонил голову. – Времена сегодня такие, приходится остерегаться. Слыхали, в Прокшине священника живьем в доме сожгли?

– Как же, телевидение на всю страну раструбило, жуткий случай. Говорили, что он бандитам задолжал, это правда?

– Глупости, журналисты и не то придумают. Думаю, его сектанты-сатанисты сожгли, из мести: он их на каждой проповеди клеймил.