Кремулятор

– Враг народа тоже может быть прекрасным философом, гражданин начальник. Так или иначе, Флоренский говорит, что человек умирает только раз в жизни и поэтому, не имея подобного опыта, всякий раз умирает неудачно, понимаете? Человек попросту не умеет умирать. Смерть происходит ощупью, в потемках, однако смерть, как и всякая деятельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благополучно, надо знать, как умирать, надо выучиться смерти. Для этого необходимо умирать еще при жизни, под руководством опытных людей, уже умиравших. Вот вы спрашиваете меня: не много ли везения? Но в том-то и дело, гражданин начальник, что в жизни моей нет места везению, но только множеству попыток умирать. Вся моя судьба подчинена этому. Детство, голод, холера, война. Многие годы я трачу на попытки помыслить собственную смерть. Я представляю, как меня поразит чума или атакует туберкулез, как случится паралич или апоплексический удар. На всякий случай я перебираю все, что только может со мной произойти: желтуха, сыпь, лихорадка; дифтерит, коклюш, корь. Оспа, рак, круп – главное, гражданин начальник, ничего не забыть! Собственный мозг как лучший в мире оберег. Смерть в кредит. Помысленные мною, мне больше не страшны ни чахотка, ни понос! Я знаю, что после стольких дней и ночей репетиций я не умру ни от ревматизма, ни от горловой болезни, ни от воспаления горла. Меня не убьют ни плеврит, ни простуда, ни удушье…

– А пуля?

– А что пуля?

– А пуля тебя тоже не сразит?

– Не-а…

– Потому что ты уже это представил?

– И поэтому тоже…

– Значит, ты уже представил, что дальше с тобой будет, верно, Нестеренко?

– Верно, гражданин начальник…

– А это ты тоже представил, да?!

Не дождавшись ответа, Перепелица дважды бьет меня. Сперва точно в челюсть, затем, выскочив из-за стола, уже лежачего, в нос. Нужно признать, что удары у этого ублюдка хорошие. Открыв глаза, я понимаю только, что вверху потолок, а под затылком пол. На мгновенье буквально, но я, кажется, теряю сознание.

«Странно, я был уверен, что если что-то и выведет моего любезного следователя из себя, то уж точно не мои рассуждения о смерти… Нужно быть внимательнее», – думаю я.

Меньше всего мне нужна теперь смерть случайная, смерть стремительная и глупая, смерть, которую я не успею помыслить.

Без разрешения и в какой-то степени даже идя в контратаку, я становлюсь на ноги и возвращаюсь за стол. Подбородок мой теперь совершенно алый, носом идет темно-гранатового цвета кровь. Как многоточие в конце строки, маленькие капли падают на чистый лист.

– Вытри!

– Да, гражданин начальник…

– Это ты тоже помыслил, верно, гнида?

– Нет, – больше не улыбаясь, отвечаю я.

– Все-таки ты не всесилен, верно?!

– Верно, гражданин начальник…

– А я всесилен! Я всесилен, мразота ты бесхребетная, потому что я настоящий советский человек, а ты нет! Советский человек всесилен, а ты, контра поганая, сдохнешь уже в этой тюрьме, но прежде – прежде ты, Нестеренко, покажешь мне о своих немецких подельниках, а не о смерти, понял меня?!

– …

– Понял меня?!

– Да…

«Всесилен он… Таких всесильных, милая, у меня бывает по десять за ночь. Свой/чужой, предатель/верный друг – правда заключается только в том, милая, что кем бы ты ни был при жизни, Максимом Горьким или расстрелянным зэком, жертвой аборта или главой японской компартии Катаямой, – цена тебе двенадцать рублей на амортизацию крематория и восемьдесят килограммов угля…

Сейчас я подыграю следователю, сейчас я сделаю вид, что он мужик, а я будто бы напуган, сейчас я сделаю все, чтобы стрелял в меня не он, и не сейчас, и не здесь, но только это нисколько не отменяет того факта, что таких, как этот Перепелица, через меня прошли десятки тысяч! Машинисты и слесари, почтальоны и бригадиры, атлеты и моряки. Однажды я кремировал 45 человек из пединститута в Горьком – деканы, доценты и студенты. По ночам через мою печь выходили комсомольцы и члены политбюро, такие как, например, Косиор или нарком финансов Чубарь. Я кремировал польских и югославских секретарей ЦК; военачальника Тухачевского; командармов Уборевича, Якира и Корка; комкоров Фельдмана, Эйдемана и Примакова – все они тоже считали себя всесильными, но однажды каждого из них я пересыпал в кремулятор…»

– Ну что ты трясешься, Нестеренко? Понял, кто здесь всесильный?

«Понял! Понял, потому спустя год мне доставили и маршала Блюхера, который подписал смертный приговор всем вышеперечисленным военачальникам, включая Тухачевского. В комплекте с всесильным советским гражданином Блюхером мне привезли тела двух его первых жен и брата. Теперь мне сложно вспомнить точно, милая, но думаю, что через меня прошло что-то около четырехсот высокопоставленных военных, 11 заместителей наркома, около 70 членов высшего военного совета, несколько адмиралов и десяток генералов армии. Мною была кремирована целая страна…»